<За 5 с половиной дней до...>
Когда они остались в купе только вдвоем, Пианист еще раз огляделся: прямо-таки генеральское, нет – маршальское обиталище! Золото, бархат, полированное дерево и прочие бранзулетки. Над обоими диванами лампы в плафонах из молочного матового стекла, исполненных в виде лилий. По сторонам от входа шкафчики для вещей с зеркальными дверцами. Стенные панели отделаны причудливыми орнаментами в ориентальном стиле («уранески», или как там они называются?) Даже шторы на окнах – тяжелые, шитые золотом; куда там рулонным шторкам из гранитоля, как в вагонах для обычной публики!..
Но при этом, выглядит очень пристойно – вовсе не «дорого, богато», как ожидалось от поезда, часть пассажиров которого составляют урхан-эремцы, падкие до блеска, что твои вороны. Впрочем, майор тут же поправил себя: будто его сограждане лучше? Так и норовят развести блудуар на колёсах, вспомнить того же Каналью! Нет, «Экспресс» проектировали отнюдь не дураки и не бездари…
Решив на всякий случай глянуть, не вышел ли из купе Тайво, Раймунд выглянул в коридор. И тут же получил окованным уголком саквояжа по колену, сморщился и зашипел от боли.
– Ох! – тащивший саквояж багроволицый толстячок, в полосатом зелёном пиджаке удивительно похожий на арбуз, виновато заморгал. – Миль пардон, месье!..
– Ничего, ничего, – изобразив натужную улыбку, отмахнулся Раймунд. – Всё хорошо, всё в порядке, дуэли не будет! – он думал пошутить, но толстяк вытаращился, как на привидение; даже с лица сбледнул.
– Я, эм, имел в виду… не волнуйтесь, – неловко добавил Пианист. Саквояжный толстячок убрался, испуганно оглядываясь – словно опасаясь, что если и не выстрелят в спину, то, по меньшей мере, на спину плюнут.
– Ты чего застыл? – шепнула на ухо Жен. – Не стой в дверях, нас тут стопчут! Слышишь халдеи бегут уже, стадом! Големы прямоходящие!
И для ускорения сунула острым кулачком под ребра, в район почек. Задохшись, Пианист покорно шагнул назад, в роскошь и мягкость. Жен юркнула следом.
– Закрывай скорее!
Раймунд повернул флажок. Щёлкнуло, будто затвор взвелся. Тут же по коридору протопали чьи-то ноги, послышались встревоженные голоса. Понятно, обычное дело для любого поезда, даже и «Экспресса» – кто-то неизбежно ошибся купе или вагоном, и теперь искал своё место… Но что радовало – звуки снаружи купе доносились еле-еле. Изоляция в «Экспрессе» и вправду отличная. Чудесно, можно будет сколько угодно обсуждать планы за закрытыми дверьми.
Пианист выдохнул, долго и протяжно, и машинально потянулся утереть пот с лица.
– Нервы ни к черту, – сказал он, скорее сам себе, чем супруге. Посадка на поезд стала неожиданным испытанием: до последнего Раймунд ждал, что вот-вот обман раскроется, заверещат свистки – и на перроне их схватят жандармы, выследившие-таки угонщиков голема и взрывателей особняков. – И поручик ещё этот... Чтоб его!
– Это Тайво. Которого ты знаешь куда дольше меня. А все равно психуешь… Надо оно тебе? И вообще, хватит о делах. Сам же говорил, что у нас впереди сутки беззнакомия, – деловито сообщила Женевьева. Ругнувшись на родном языке, сорвала траурную фату с лица: только нитки лопнули. – И как они в таком ходят целыми днями? Я чуть не задохнулась! Фу, чёрт!
– Беззакония?.. – озадаченно уточнил Раймунд, не сразу поняв. – А, ну, да. Мы пока друг другу чужие, ни с кем не знакомы…
Невесомая смятая ткань улетела в угол, под окно. Жен плюхнулась на диван – чуть слышно зазвенели тугие пружины; начала стягивать узкие сапожки с высоким и тонким каблуком. Траур трауром, но приличия превыше всего!
– Они будто специально выдумывают всякие ужасы, чтобы мучить бедных женщин из богатеев, – заявила высотница, закинув ноги на соседний диван и блаженно шевеля пальцами.
– Тебе не кажется, что тут некоторое противоречие наличествует? – улыбаясь, уточнил Пианист. Напряжение начало потихоньку отпускать взведенную пружину, перекрученную до полного безобразия.
– А ты – зануда! - хихикнула Жен, подпрыгнув на тугой диванной подушке.
– Значит, не заметила. А всё от того...
Договорить ему не дали. По коридору кто-то пронёсся: двери и перегородки глушили звук до тихого, но, если судить по предыдущим – с таким грохотом, будто гусары вернулись в городок после полугодовых маневров. Раздался короткий вскрик.
– Ну, точно, стоптали нахрен! – подвела итог Женевьева, и засмеялась.
– Да и хрен с ним, в общем-то. Пусть радуется, если только стоптали, – Пианист сел напротив супруги. Кожа дивана оказалась приятно тёплой и совсем не скользкой, а то при первом взгляде была мысль, что не миновать конфуза: сядешь, да и соскользнёшь. Хуяк – и на полу сидишь, рот раззеваешь, отбитый копчик трёшь.
Даже в лучшие годы Раймунду ни разу не доводилось ездить в таком вагоне. И повода не было, и жалование за пару месяцев всегда можно было спустить на что-то более существенное. Например – проиграть в карты. О, проклятая баккара и коктейль веспер...
– Знаешь, – Жен задумчиво провела по алюминимумовому (какое расточительство, его же оторвать – половину билета оплатить можно!) ободку откидного столика, – а мне начинает тут нравиться…
– Да, неплохо, – огляделся Раймунд. Тоже прикоснулся к столику, прикидывая, есть ли у него что в карманах – подцепить и отковырнуть ободок, чтоб этакое вот ничейное богатство обрело рачительного хранителя… Но тотчас устыдился глупости (хватит, хватит мыслить трущобными мерками, майор!), и уставился в окно, радуясь, что вслух ничего не сказал.
– О чём я и говорю, – словно кошка, потянулась Жен, взобравшаяся на диван с ногами. – Мы с тобой зачем-то старались жить честно. А надо было вот так! – она повела рукой вокруг себя.
– Как? – не понял Раймунд.
– Широко! – девушка улыбнулась, и начала стягивать платье, изгибаясь совершенно по-змеиному. – Я тебя хочу, господин майор! Хочешь, я буду твоим самым непослушным новобранцем?
Пианист удивленно выпрямился.
– Ну ты и рожу скорчил! – захихикала Женевьева. – Будь я молоком, уже бы скисла!
В дверь деликатно постучали.
– Молочник! – снова не сдержала хихиканье девушка.
– Фату нацепи, – прошипел Раймунд, – или отвернись. Кто знает, кого там хер принёс!
Выждав, пока Жен отыщет смятую вуаль и прицепит её на голову, спросил, повысив голос:
– Кто?
– Шампанское и фрукты, господа! – раздался приторный голос. – Мы же начинаем путешествие!
– Ну так и начинайте, – тихонько пробормотал Пианист. Открывать не хотелось. Мало ли, кто там, в коридоре! Отворишь, а за спиной проводника пара троллей в жандармских мундирах и с ручными кандалами в лапах: мол, пожалте сюда, господа! А открывать пальбу в поезде, не имея плана действий – себе дороже. С другой стороны, вряд ли бы их раскусили так быстро...
Решившись, Раймунд открыл дверь. Та откатилась в сторону на роликах, неприятно напомнив шкаф во взорванном особняке.
Пианист забрал ведёрко и корзину у проводника, молча кивнув, и закрыл дверь. Поставил богатство на столик. Задумчиво посмотрел на бутылку, соблазнительно торчащую среди колотого льда затёртым в торосах кораблем «Хоррор» из злополучной аранийской циркумполярной экспедиции. Потом – на девушку, разлёгшуюся на диване.
– Мы на чём остановились?
– На том, что пора делать нового ребёнка, взамен потерянного.
– А дядюшка против не будет?
– Мы ему не расскажем, – Жен приподняла пальчиком край вуали и подмигнула. А потом небрежным движением руки приспустила с плеча покрывало, которым успела укрыться, когда некстати заявился проводник.
– Хм, – усмехнулся Раймунд, чувствуя, как тревожные мысли отступают, а все прочие смещаются в область пониже ремня. – В общем, я с тобой полностью согласен...
– Но есть одно «но»!
– У тебя есть другой?
Фырканью Женевьевы могла позавидовать любая призовая лошадь.
– Нет, пока не завела. Но, если верить тому, что я слышала о нравах, царящих в поездах...
– И что же ты слышал, о, развратный новобранец?
– Говорят, что у проводников не зря есть ключи. И в самый ответственный момент сюда кто-то может из них войти!..
Пианист закряхтел, поднялся. Шагнул к двери. На миг задумавшись, наклонился и поднял с пола кружевные панталоны (мысленно восхитившись женой: и когда только успела разоблачиться?..) Миг, и дверная ручка и шкафчик оказались связанными. Раймунд щёлкнул по кружевному узлу и повернулся:
– Ну что, добрый вечер?..
*****
Тайво ввалился в купе, хлопнул дверью; зеркало чуть не сорвалось с креплений – удержалось чудом, жалобно задребезжав. Прислонился спиной к перегородке, чувствуя, как лихорадочно колотится сердце, так и норовя проломить клетку рёбер и вывалиться на коврик.
Как же он ненавидел делиться с кем-то прошлым. Да что там, даже и просто вспоминать… И с какой же завидной частотой сука-жизнь подкидывала ему поводы!
– Блядь… – сквозь зубы простонал эльф.
– Что случилось?
Тайво замешкался, не зная, за что ему хвататься, то ли за револьвер, то ли за сердце. Но волнения оказались напрасными. У окна сидел вовсе не призрак из прошлого, и не полицейский агент из настоящего.
Нет. На левом диване, обтянутом тугой красной кожей, чинно восседал Кароль Румпельштихцен. И внимательно смотрел на поручика. Эльф тихонько выдохнул, мысленно обругав себя за то, что утратил бдительность. И как только панцерник проскользнул в купе вперёд него?
– Ты это, бросай, дружище! – не дожидаясь очевидного ответа, продолжил Король. – Было и было, давным-давно ведь прошло. Нервные клетки не восстанавливаются. Я в одной газете читал. Умные люди писали, по всему видать: слов хитрых столько, ужас просто! Дочитаю, и тебе дам. Если захочешь.
Эльф молча кивнул, сел у двери. Обхватил руками голову и закачался туда-сюда.
– Все беды нынешней молодежи, – наставительно произнес Кароль, – от того, что думают много. Ну и от содомитов всяких мокрожопых, а также от того, что барышни на велосипедах ездют туда-сюда.
Тайво опустил руки, посмотрел на панцирника с нехорошим прищуром:
– Про содомитов и умников, я ещё могу понять. Но чем тебе барышни-велосипедистки не угодили?
– Я знал, что относительно велосипедисток будут вопросы! – наставительно поднял толстый палец Король, и Тайво против воли ухмыльнулся, признав цитату из героического маршала Кобашвили. – А потому, что у них от езды кровь не туда приливает, куда нужно.
– Тоже в газете вычитал?
– Ну да, не сам же придумал!
– Такое хрен выдумаешь, – тряхнул головой поручик.
В дверь постучали.
– Шампанское и фрукты, господа! – произнёс из коридора премерзкий голос. – В честь нашего отправления!
Тайво дёрнул дверь, чуть не оторвав хлипковатую ручку. Смерил проводника взглядом, словно уже положил его в гроб и примеривался, какого цвета тапки надеть на остывающие ноги. Забрав ведёрко с корзиной, напоследок отпустил воздушный поцелуй:
– Чао, буратина!
И хлопнул дверью.
– Это ты его хитро обозвал, я такого и не слышал, – одобрил Кароль. – А “буратина”, это на каковском?
– Не на йормландском, – отрезал хмурый эльф.
– Вот хрен тебя поймёшь, – с хитрым прищуром бюргера, произнес панцерник. – То ты козлом скачешь, весь из себя такой-разэтакий – а то, будто в говно мордой макнули, да облизаться заставили. Хотя, – задумавшись, он махнул ладонью-лопатой, – даже и не рассказывай. Всё равно сбрешешь.
– Сбрешу, – с готовностью признал Тайво. – Ещё и так, что сам в свою брехню поверю!
– Тяжела судьба пролетария, – огорчённо вздохнул панцерник. – Остаётся только подпитаться. Ты хочешь питаться, Тайво?
– Чего?
– Кушать, жрать, хавать. Не помню, как на русинском, но смысл ты понял.
– А, – замотал головой поручик, – не хочу, спасибо.
– Ну, было бы предложено!
Панцерник причмокнул губами, сунул руку в нагрудный карман и вытащил огромный платок, вполне годный на роль если не полкового знамени, то минимум ротного прапорца. Попытался повязать на шею, но не сумел справиться с подлой материей – то ли виноваты были толстые пальцы, то ли толстая шея, то ли то и другое разом – и удовлетворился тем, что кое-как запихнул один край за ворот, расправив остальные.
Тайво наблюдал за происходящим краем глаза, делая вид, что рассматривает игру золотистого древесного спила на лакированной стенной панели. Кароль же времени зря не терял. Повязав импровизированную салфетку, Румпельштихцен выставил на свет божий здоровенный саквояж - и где только обзавёлся? – и начал выставлять на стол яства. Судя по набору, ему предстоял легкий поездной завтрак: полдюжины вареных яиц и сольца в бумажном сверточке, жареная курочка в пергаменте, кислый серый хлеб из битого спорыньей зерна с йормландских болотных полей... И вишенкой на торте - здоровенная бутыль тёмно-зелёного, почти чёрного стекла с залитым сургучом горлышком.
В желудке у эльфа протяжно квакнуло.
– Точно не будешь? – хитро подмигнул Король.
– Что йормландцу хорошо, то русину смерть! – отрезал Тайво. И, отбросив сомнения, сел за стол. – Эх, однова живём, хуле жопу морщить!
– Может, проводника позовём, пусть чаю принесёт?
– А у тебя что, стаканов нет?
Пробка вылезала из бутыли с явной неохотой, словно понимала, что назад уже не вернуться. Всё выпьют, всё выхлебают! Да и что там пить-то, двум-то ветеранам?.. Только размяться. Да и перекусить не мешало бы, а то пока дойдешь до вагона-ресторана, в голодный обморок свалишься.
Содержимое бутыли испарилось вмиг – будто капля на раскаленный противень шлепнулась. Раз, и только пшикнуло, как и не было. Впрочем, не заставила себя ждать и вторая, появившаяся из недр саквояжа.
– Ну что, перекусили? – панцерник с явной неохотой отложил тщательно обглоданный куриный хребет на кусок замасленного пергамента.
– Заморили малость червячков, – согласился Тайво, глядя в окно. Столичные кварталы и пригороды уже остались позади: поезд нёсся через холмистые равнины с разбросанными по распадкам деревнями, то и дело сменявшиеся рощами – тогда мимо мелькали размытые движением деревья.
Потянув вниз ручку, эльф опустил раму окна; в купе ворвался ветер, чья свежесть отдавала ноткой паровозной гари. Тайво достал из кармана мундира коробку папирос, сунул одну в зубы, чиркнул спичкой – и, затянувшись, выдохнул в окно клуб дыма. Некурящий Король поморщился и отполз по дивану к двери:
– Поручик, – с укоризной протянул он. – Ты ж э-э-эльф!
– Чудин, – поправил Тайво. – Ну, вроде бы, так и есть. Приятно удивлён, что ты заметил!
– Не выёбывайся, жопа с ушами.
– Ладно, ладно. Ну, и что с того?
– А то, – назидательно сообщил панцерник, – что эльфы не курят. Они, это… прекрасные, утончённые созданья, во! Которые, э-э, – Кароль напрягся, припоминая все истрёпанные штампы про остроухих, – не оскверняют свой нюх… этим, как его… смрадом убитых и сожжённых деревьев!
– Эк загнул! – восхищённо покачал головой поручик. – Ну, во-первых, табак всё же, скорее, не дерево, а куст. А во-вторых, тебе кто это сказал – сами эльфы?
– Дак все ж знают!..
– «Все знают» и «один дурак сказал, а другие подхватили» – это, как бы наш Питончик выразился, таки немножко совсем разные вещи, – Тайво стряхнул столбик пепла в роскошную малахитовую пепельницу на столике. – На самом деле, эльф эльфу рознь. Просто чутьё у нас в массе острей людского, поэтому и курево для нас куда ядрёней пахнет, чем для вас… – эльф втянул ноздрями дым, зажмурился и помотал головой. – Ффух, аж до мозгов прошибает!
– Добро бы, что хорошее курил, так ещё такой самосад! – Король сочувственно поморщился, присмотревшись к пачке папирос на сиденье. Картинка на пачке изображала профиль мужичка с бородкой клинышком и хитрым прищуром; на голове – стрелецкая шапка с меховым околышем, заломленная назад и обнажавшая лысину. Ниже по нарисованной ленте вилась надпись: «Папиросы махорочныя «Ленинскiя». – Это ж русинские, разве нет?
– «Дым Отечества нам сладок и приятен!», – заявил Тайво. – Короче, во-первых, на вкус и цвет. Одних с курева воротит, другим нравится. Вон, помнишь, с год назад в газетах писали про «дело Музыканта»? Когда в Арании террористов-мятежников разоблачили. Дело тогда вела одна тамошняя эльфийка, как там её, не помню – кажется, инспектор Гримм, или типа того… В общем, на фотографиях она тоже с трубкой была.
– Когда такое было? – Король нахмурился. – Погоди-погоди, припоминаю… Да ты что, какой год? Лет десять уж прошло, если не вся дюжина!
– Да? Ну, может быть, спорить не буду, – беззаботно пожал плечами Тайво. И, глядя на него, Король впервые понял, насколько по-другому долгожители-эльфы воспринимают бесконечно текущее и убегающее время.
– Во-вторых, конечно, армия, – продолжил Тайво. – Ты сам, поди, всё знаешь, объяснять не надо. Как отговорит артиллерия – сидишь в траншее, весь в земле, трясёшься, сам не поймёшь, жив ты, али уже мёртв… Тут волей-неволей закуришь, чтоб попустило. Солдат и цигарка неразделимы, – он затянулся, задумчиво глядя в окно. – «Гвардейцы играли в карты, дымили синим вонючим дымом из своих трубок, бранились, поминутно затевали драку…»
– Слушай, откуда ты это берёшь? – не выдержал Король. – Вечно цитируешь, как пьяный фельдкурат святое писание!
– Да книжка одна, долго объяснять, – отмахнулся эльф. – Во, лучше послушай смешное. Был у нас в Крыму, в Двадцать третьем эскадроне, один такой корнет Полушишкин. Блядун был исключительнейший, но не в том суть. Когда он на войну снаряжался, ему невеста – та ещё набожная дурында была – молитвенничек сунула. Возьми, говорит, пускай тебя слово божие в беде утешит и дух укрепит. Прикинь? – Тайво ухмыльнулся. – Ну и вот, самый хохот вышел, когда мы с победой вернулись. Полушишкина нашего невестушка на перроне встретила, на шею кинулась, мусь-мусь, обнимашки-поцелуйчики – ну, и говорит между делом: а как молитвенник мой, уберёг ли тебя? А тот, по простоте душевной, ей возьми да брякни: спасибо, мол, и уберёг, и утешил! Бумага отличнейшая была, мы с ребятами весь по страничке на самокрутки раздербанили… Тут она ему по морде – хлоп, кольцо под ноги – шварк, да и сбежала. Не понять ей, дуре, что солдату для душевного покою надобно не молитвы бубнить, а цигарку выкурить!..
Король посмеялся вместе с эльфом, но потом во взгляде йормландца вновь проступило сомнение. Встретив его взор, Тайво досадливо фыркнул сквозь зубы дымом:
– Чего опять не так-то?
– Да просто, я к тому, – Король замялся, чего за ним обычно не водилось. – Эльфы, то всем известно…
– Опять всем чего-то известно, чего я, эльф, не знаю?
– Погоди. Все ж знают, что эльфы куда хуже нас хмель переносят. И чутьё у вас куда острей нашего, сам говоришь. Ведь так?
– Ну, предположим. И что?
– А то, что ты, Тайво, с пистолета кормишься, – собравшись с духом, твёрдо сказал Король. – И для тебя верная рука – да и острый нюх, наверно – важней всего. А ты уж сколько лет винище глушишь, как не в себя; да ещё и дымом пыхаешь, как голем на херовом угле!
– И что ты мне этим хочешь сказать? – с недобрыми нотками в голосе уточнил Тайво.
– Нехорошо это смотрится, вот что.
– Когда у девки сиськи волосатые, вот это «нехорошо смотрится»! – бросил эльф. – Чего ты мне на уши присела, мамуля? Я уже большой мальчик, даже с девочками без трусов спал!
– Я про то, – спокойно продолжил панцерник, – что пьющие, они трёх видов бывают. Одни пьют потому, что им от этого хорошо. Другие – потому, что им уже без этого плохо… А третьи – потому, что собой не дорожат. Смерти ищут.
Повисла неприятная пауза. Тяжёлая, как револьвер в руке.
– И многие так говорят? – наконец спросил эльф.
– Ну… – Король пожал плечами.
– Ясно, – Тайво откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди; окурок дымился в пальцах. – Тогда слушай: я, конечно, пропивший совесть алкоголик, но мозги всё-таки не до конца пропил. Я не облажаю операцию, не подведу в нужный момент – и уж всяко, не нажрусь перед делом настолько, чтобы кому-то из вас отстрелить башку. Устраивает?
– С чего ты взял, будто нас только это заботит?
– А чего ж ещё? – поднял брови эльф. – Что, скажешь, я сам кого-то волную? Кого-то сильно тревожит, чтоб я раньше времени не подох? А?
Панцерник замешкался, пытаясь подобрать слова.
– Вот именно, – заключил Тайво, не дожидаясь ответа. – Так что не делай мине беременную голову, как Зяма любит говорить. Просто сыграем всё как надо, добудем эти клятые деньги, поделим поровну, вот и всё: без всяких душеспасительных бесед, безо всех этих курлы-блядь-мурлы! – на последних словах эльф, не сдержавшись, повысил голос.
– Ладно, ладно, извини! – Кароль примирительно поднял короткопалые руки.
– Да ничего, забей, – Тайво остыл так же мгновенно, как и распалился. – Просто не лезь в душу, лады? Не, я понимаю, всё вот это, – он указал рукой на стол, – в смысле, вагон, бухло, закусь… Настраивает на определённый лад, вроде как, да?
– Ну, вроде того, – признал панцерник.
– Инстинкты! – назидательно сообщил эльф. – С тех пор, как вы, люди, совместно с гномами начали себе строить новую, искусственную природу взамен живой – с железными дорогами, лампионами дю-солейль, летучими кораблями и прочим – она вам и начала навязывать свои правила жизни…
– Эк загнул!
– А что, не так?.. Вообще, вы, люди, всё любите усложнять. Не видите красоты в простом и нетронутом. Вот, для примера – такой калопанакс испоганили! – Тайво постучал костяшкой пальца по деревянной стенной панели.
– Чего? – насторожился Король. Ко всем незнакомым и мудрёным словам он относился недоверчиво, на всякий случай, подозревая в них пропаганду гомосексуализма и прочую пидерсию.
– Калопанакс. Дерево такое, белый орех: листья у него ещё здоровенные, о семи лопастях, как у клёна. Я по узору древесины узнал… Красивейшее растение – а вы его просто так срубили, распилили и на обшивку пустили; да ещё и лаком залили на добрый палец. Столько лака хватило бы, чтоб дюжину старинных фрегатов от киля до мачт покрыть – а вы ведро на метр квадратный херачите! Куда мир катится, мать его?..
– Да чего ты разманделся? Это ж просто дерево!
– Сам ты, Румпель, «просто дерево», дубинушка йормландская! А белый орех, между прочим, реликт третичной эпохи: видал ещё те времена, когда драконы не вымерли. А вам лишь бы всё срубить, обстругать на зубочистки, из них домик склеить и назвать «искусством». Людишки!.. Кстати, насчёт калопанакса – между прочим, был один скандал, когда в Броселианде секту друидов-полуэльфов накрыли: те как раз такому дереву поклонялись, жертвы ему приносили. «Дело Ордена Семилистника» – слыхал когда-нибудь?
– Вроде, да… – Король поскрёб лысину, чувствуя, что потерял нить разговора. Вполне обычное дело в беседе с Тайво.
– В общем, лучше не надо всей этой проникновенной херни, – без предупреждения сменил тему поручик. – С тем, чтоб мне мозги трахать, я прекрасно справляюсь и сам. В противном случае, имей в виду: если долго лезть поручику Воронцову в душу, то рано или поздно он полезет в твою! – Тайво выразительно указал на Короля тлеющим окурком.
– Вот уж избавь меня от этого! – усмехнулся йормландец: знакомый с чудином не первый год, он не понаслышке знал, что Тайво способен вывести из себя любого собеседника. – И вообще, сам первосвященник Макарий заповедал, как там это было… «Истинно реку вам, аще в дальнем пути кувшин ваш опустел, и несть вина на дне – удержитесь от порожних споров, понеже погубляют они и душу, и время, и скулы с носами такоже, ежели спорщик необуздан в откровеньях!»
– А ты-то где такого нахватался? – весело изумился Тайво.
– В армии, где ж ещё. Наш корпус в городишке одном на зимние квартиры встал, как литвинов оттуда выбили. Нас в доме раввина разместили: всю семью ливоны саблями порубали, сучары… Там книжка священная на полке была, «Протоколы аидских мудрецов». Откровения их первосвященников – тех, что в Патриархате заседают. За зиму от корки до корки раза три перечитал: другого-то не было, всё остальное на аидише писано, закорючками…
– Какие глубины, однако, раскрываешь порой в знакомых и простых, как краюха хлеба, смертных! – Тайво с усмешкой увернулся от шутливого тычка Короля, после чего замял окурок в пепельнице и поднялся с дивана. – Что ж… По твоему тону, дорогой мой друг, чувствую, что ты сейчас предложишь сменить дислокацию на более подходящую в плане доступности кулинарных и алкогольных средств?
– Эээ... – протянул Кароль, на миг насупив брови от мысленного усилия. – Ну, да, пошли, что ли, в ресторан. В кои-то веки распробуем, чего господа жрут!
– Во-во. А то сидим-пиздим, сидим-пиздим… Динамики нет, во: развития сюжета! – эльф потянулся, громко хрустнув позвонками. – Заодно надо бы и твою племянницу с супружником проведать. А то сколько ж можно трахаться-то, сотрутся еще!
– Моих родственников осуждать могу только я! – негодующе пошевелил усами Король. – Но зайти стоит. А то чот они уже с полчаса, как притихли. Вдруг, беда какая приключилась!
*****
За спиной у Кароля Румпельштильцхена – пар.
Пар клубами, огонь языками, сажа лохмотьями. И в стелющемся мареве пара ворочается, движется живое железо; ползёт неумолимой лавиной, где каждый валун – многотонная боевая машина. Щурятся прорези амбразур, торчат врастопырку рыла пушек и пулемётов, золотом горят на клёпаной броне орлы с молниями в когтях.
Грохот выстрелов за спиной у старого панцерника; щёлканье шестеренок, свист клапанов, топот тяжелых големов. Уханье взрывов, что рвут броню и взметывают фонтаны камней. Шорох земли, которая в раздавленный блиндаж сыпется, живых ещё хороня.
А ещё – крики людей, которые в подбитых големах живьём горят. И всё никак не умирают.