Цыганка со страхом косилась туда, где под грудой одеял ворочался Гойко. Худо было ему, с первого взгляда видать: глаза мутные, незрячие, лицо серое, в липком поту - а зубы выщерились, сведённые оскалом. Пришлось скрутить кушаками, чтоб не метался, не бросался на людей...
Ай, беда, беда! Вчерашнего дня, когда ехали по Коленицкому шляху, навстречу табору попался бредущий человек. Шёл как пьяный, не то как больной – шатаясь, заплетая ноги и выписывая по дороге кренделя. И рухнул на обочине – то ли болезнь свое взяла, то ли вудка ноги подкосила. Гойко, правивший лошадьми, натянул поводья, соскочил наземь, тут же испачкавшись в липкой грязи – рыжей, как последняя глина, и побежал к упавшему: как сам объяснил потом, осмотреть да помочь (а больше, понятно, надеясь обчистить)… А хворый взял и вцепился зубами цыгану в руку. До кости прокусил! И все грыз, заходясь в утробном вое, пока топором затылок не проломили, да в канаву не спихнули. Да и там ворочался в грязи, все никак не подыхая.
К ночи Гойко подурнело.
С утра сделался совсем плох. Никого не узнавал, не подпускал к себе, рычал, исходя на пену, словно бешеный пес, и норовил кинуться на других. Еле-еле впятером скрутили, связали и бросили в кибитку. Знахарка-шувани долго оглядывала больного, не решаясь прикоснуться, хмурилась и качала головой, но ничего не сказала.
Радку посадили ухаживать за больным, в надежде, что оклемается. А как прикажешь ему помочь, когда он как бешеный?..
При этой мысли Радку пробирало дрожью: нет, ну не мог тот путник вправду оказаться бешеным! Да и человек другого не грызет! Так быстро не бесятся… Ох, хоть бы нет! Когда девушка пыталась дать Гойко попить, тот замычал и попытался её цапнуть за пальцы. Благо, отдёрнула руку, только губами мазнул. Но кто знает?
В голове зашумело. Перед глазами всё затянули сумерки, пронизанные красными прожилками, в ушах забухало сердце… Радка встряхнула головой. Что за день, то и дело дурнота подкатывает! Должно быть, на дождь. Старая Зара вон всё время жалуется, что на непогоду голову ломит… Или понесла от кого? Знать бы еще, от кого…
Хотя можно и не знать. Хоть бы не захворать!
…К вечеру дождь слегка утих. Табор встал лагерем, развели костры. Радка помогала таскать хворост, борясь с дурнотой – и с тревогой подмечала, что и Лойза, и Микола тоже как-то пришибленно себя ведут. То и дело будто впадают в забытье, а потом моргают и недоумённо оглядываются. А ведь оба парня вчера были среди тех, кто Гойко вязал!
Сердце у Радки тревожно заныло. Ох, не к добру это!
И ведь сбылось! Уже булькала над костром похлёбка в котелке, когда из темноты раздался приближающийся топот, фырканье, скрип колёс – и в свет костра въехали четверо всадников. Смолкли разговоры; цыгане настороженно уставились на чужаков, многие поднялись на ноги. Защелкали ножи. Так, на всякий случай.
– Мир вам, добрые люди, – зычно промолвил старший из всадников. Рослый, дюжий, в рясе с надвинутым капюшоном, из-под которого смутно виднелось грубое, бородатое лицо с приплюснутым носом и шрамом через полщеки. Монах. И спутники его все такие же. Да явно не просто так здесь: Радка разглядела на поясах иноков мечи.
– Здоровы будьте, – сдержанно ответил седобородый Томаш, держа руку у пояса, поближе к свёрнутому кнуту. – Какими судьбами?
– Я брат Ипатий, из Подлесской обители, – монах грузно спешился. – Мы со смиренными братьями следуем в Коленицу, куда посланы во имя милосердия Божьего. Откуда держите путь?
Радка тревожно смотрела, как монахи слезают с лошадей. Молчаливые, бесстрастные, они ни с кем не заговаривали, не подходили ближе – но девушка чувствовала острые взгляды из-под капюшонов. А в полумраке вырисовывались другие конные фигуры в острых клобуках, виднелись повозки с огромными колёсами, колыхались на древках знамёна… Да тут целый отряд! Куда это они?
Услышав, что табор следовал по Коленицкому тракту, брат Ипатий посмурнел. Обвел цыган взглядом, тяжело вздохнул.
– Вот что, чада божии, – промолвил он. – Ответьте мне честно: хворые среди вас есть? В Коленице разыгралась эпидемия. Моровое поветрие, – разъяснил он умное слово, и был вознаграждён вскриками и гомоном. Люди тревожно переглядывались, кое-кто покосился на кибитку, где доходил Гойко. Казалось бы, каждый косился украдкой… Но когда это делает половина – никак не скрыть!
– А нечего трещать, как сороки, – спокойно посоветовал монах. – Просто ответьте: больные среди вас есть? Или, может, по пути кого повстречали? Кто странно себя вёл, будто не человек, а зверь дикий?..
Радка сама не знала, зачем встала на ноги, одёрнув юбки.
– Да, отче, – выговорила внезапно осипшим (что она делает?..) голосом. Кто-то тихо ахнул, девушка почувствовала, как скрестились на ней взгляды цыган – изумлённые и озлобленные.– Говори, дочь моя.
– Один из наших… Его покусал на дороге какой-то скаженный. Ему очень плохо, отец. Вы можете помочь?..
– Покусал? Где он, здесь? Сбежал? – монах стрельнул глазами по сторонам. От Радки не укрылось, как его спутники шевельнулись, положив руки на эфесы мечей. И девушку пробрало мурашками. Почему она не сдержала языка за зубами?.. Должно быть, виной тому странная муть, что кружила голову.
– Он связанный… в кибитке.
– Хорошо, – кивнул Ипатий, расслабив плечи под рясой. – Веди.
Идя к повозке, Радка чувствовала, как жгут спину взоры сородичей. Но, быть может, хоть эти монахи знают, как помочь Гойко? И Лойзе… а главное, ей самой, если она вдруг заразилась! Не хочется становиться такой вот…
В кибитке девушка затеплила каганец, подняла повыше. В дрожащем свете монах склонился над Гойко; пригляделся, хмуря брови, потом вдруг протянул руку и дотронулся до шеи. Миг, другой – и больной заворочался, захрипел, лязгнул зубами. Но Ипатий уже отдёрнул руку, выпрямившись.
– Жила не бьётся, – процедил он сквозь зубы.
– А? Как?.. – не поняла, не поверила Радка. – Он же вот, живой… Да? – она осеклась, когда Ипатий поднял на неё тяжёлый взгляд.
– Кого он искусал?
– Я не знаю… Вроде никого!
– Кто-то из вас касался его телесных соков? Крови, слюны?
– Н-не знаю! Ну… я. Может, ещё Микола с Лойзой… Отче, что это? – не вытерпев, взмолилась Радка. Свободной рукой она сгребла шаль на груди, чувствуя, как колотится в ужасе сердце.
Не отвечая, монах некоторое время разглядывал дёргающегося и рычащего Гойко. Потом, вздохнув, сложил руки и склонил голову. Радка напряглась, вся обратившись в слух.
– Misereatur tui omnipotens Deus, – тихо, но твёрдо проговорил монах. – Et dimissis peccatis tuis, perducat te ad vitam æternam. Да помилует тебя Господь всемогущий, и, простив грехи твои, приведёт к вечной жизни… Amen.
С последним словом он резко выпростал руки из рукавов, и Радка поражённо увидела, как в лапище монаха тускло блеснул совсем не богослужебный предмет. Приставив двуствольный пистолет – что твой мушкет длиною - к сердцу Гойко, монах нажал на крючок. Страшно грохнуло, пыхнуло вонючим дымом; Радка, взвизгнув, выронила каганец и зажала уши – а Гойко, всхрипнув, выгнулся дугой, дёрнул ногами, и замер. Теперь уж точно, мёртвый.
– И-и… от-тец! – выдавила сквозь прыгающие от ужаса зубы Радка, моргая от едкого дыма. – З-зачем?..
Монах развернулся к ней всем телом, поднял руку – и в лицо девушке уставились оба пистолетных ствола, один над другим. А поверх них взглянули на девушку глаза инока, запавшие и полные печали.
– Да помилует тебя Господь, – повторил Ипатий. И это было последнее, что услышала Радка – дальше был лишь грохот и ослепительная вспышка.
Вывалившись из кибитки спиной вперёд, Радка упала наземь; чёрные кудри разметались по мокрой, примятой траве. Единственный уцелевший глаз в развороченном, кровавом месиве лица незряче уставился в плачущие моросью тёмные небеса.
Она уже не услышала новых выстрелов. И бешеного ржания коней. И раздавшихся криков ужаса и боли, прерываемых пальбой и звуками ударов…
Кибитки полыхали, выбрасывая в ночное небо жирные клочья огненной сажи. Монахи обтирали клинки, вбрасывали мечи и сабли в ножны, седлали коней. Всё – молча, спокойно, привычно. Как люди, сделавшие знакомую работу.
Нас всех ждёт ад, равнодушно подумал Ипатий, глядя на пылающий табор. Мысль промелькнула и ушла. И пусть ждет. Зато они пресекли ещё один побег скверны, расползающейся из окрестностей заражённой Коленицы. Ни одно исчадие не должно проползти сквозь кордоны святых братьев, стягивающих кольцо огня и стали вокруг источника зла.
И пускай ад уготован им всем. Главное, что ад земной не наступит для всех живущих.
– In nomine Patris, Filii et Spiritus Sancti, – прошептали губы монаха. – Ex hoc nunc, et in saecula saeculorum. Во имя Господне – отныне и во веки веков!
С этими словами Ипатий отвернулся от пожарища и взмахнул рукой:
– По коням, братья! Вперёд!
Авторский коллектив расширился, процесс ускорился! Количество запланированных глав тоже выросло!)