< За 39 дней до…>
Промозглый туман окутывал колоннады и башни Северного вокзала, мешаясь с клубами дыма из паровозных труб. В мглистой дымке ползли вдоль перронов составы, мелькали пассажиры и паровозники; огромные, как осадные башни, тролли-носильщики тащили узлы и чемоданы, катили переполненные тележки. Гудок паровоза в тумане прозвучал как далёкая сирена-ревун на маяке. Сходства добавлял мощный прожектор над вокзалом, сиявший сквозь мглу.
По крайней мере, именно такое сравнение пришло на ум одному из четырёх мужчин, которые вышли из здания вокзала и спустились по широкой лестнице, выложенной серыми гранитными плитами. Трое шагали налегке; четвёртый – высокий и тощий, в длиннополом сюртуке и картузе с опущенными ушами – нёс в руках два саквояжа.
– Как странно! – промолвил он, оказавшись на тротуаре. Поставив багаж на заплёванную булыжную мостовую и скрестив руки на груди, тощий осмотрелся. Вокруг громоздились однообразные унылые фасады, пялившиеся сквозь туман тёмными окнами.
– Чего тебе странно, Тайво? – спросил Пианист, оглянувшись. – Всё как обычно, вроде.
– «Как странно!» – повторил Тайво с выражением. – «Горят разноцветные огни, мчатся экипажи, звенят стеклянные двери. Полукруглые окна сияют золотым сиянием… Люди живут так, как жили вчера. Неужели они не знают о том, что произошло сегодня утром? Разве они не слышали пальбы и стонов?»
– Да не больно-то этот араниец и стонал, – удивился Зузан. – И крякнуть не успел, – подрывник огляделся. – И где вы, пардоньте, разноцветные огни уви…
– Не обращай внимания, – вполголоса посоветовал Рене, взяв приятеля за рукав. – Это из книжки какой-то. По памяти. Он всегда так.
– Как именно? – уточнил Зузан. С лесовинами он никогда особо и не пересекался, и оттого с определенным любопытством следил за Тайво. Хотя особо смотреть было не на что. По дороге от трактира поручик Воронцов все больше молчал, мрачный с похмелья, и даже о деталях предстоящего дела не спрашивал; а в поезде сразу свернулся на лавке, как кот, подложив под голову саквояж – и продрых всю дорогу до столицы. Только ногой во сне дёргал иногда.
– Одно из трёх, – сообщил Пианист. – Либо бухает, либо стреляет, либо ведёт себя как последний засранец, и притом цитатами сыплет.
– От засранца слышу, – беззаботно сообщил эльф. Прикрыв глаза, он глубоко вдохнул: – Ах, аромат цивилизации! Дым, мазут, дерьмо, помои… и, конечно же, алкоголь! Бухло, бухлишко, бухлишечко! Вот куда мы и пойдём! – он подхватил саквояжи и решительно зашагал в сторону одного из многочисленных кабаков.
– Эй, ну-ка, отставить! – Пианист устремился следом. – Ты в пивняк прям с поезда зарулить хочешь? Прям на вокзале? А не охренел ли ты…
– Тихо, командир, я ещё не совсем мозги пропил, – Тайво ловко запрыгнул в трамвай, остановившийся у платформы. Остальным ничего не оставалось, кроме как влезть следом. Трамвай с дребезжаньем покатил по улице.
Подельники сошли через три остановки, на зажатой меж домов площади, где под кровом выцветших тентов раскинулся небольшой, тесный рыночек. Воронцов проложил путь через толпу, распихивая бранящийся народ саквояжами, и спустился по ступеням в полутёмный и сырой погребок. Здесь за низеньким прилавком всю стену занимали деревянные соты с торчащими горлышками бутылок.
– Привет, Хёрши! – бросил Тайво рыжеусому гоблину в жилетке, вынырнувшему навстречу. – Отбери-ка мне и ребятам чего получше, бутылок с полдюжины, для праздника… Ты, Пианист, упускаешь из виду основополагающий в таких ситуациях вопрос, прямо-таки встающий ребром! А вопрос таков: что пить будем? У тебя дома что есть?
– Э…
– Понятно, опять какой-нибудь странный сувенир с Чёрных складов! Запомни, Раймунд, ибо никто, кроме дяди Тайво, тебя правильно бухать не научит! – эльф наставительно поднял палец. – Будешь вот так играть с судьбой в рулетку – рано или поздно въебёшь пару стаканов какой-нибудь срани, древесным спиртом креплёной, да и ослепнешь к пёсьей матери! Оно тебе надо, на слух стрелять учиться? Старенький ты уже для таких фокусов! Бутылку выбирают как женщину. Если в каждое дупло без разбору совать, тоже рано или поздно подцепишь себе короедов на сук, ясно?
– Ай, поручик, не жужжи в ухо, заебал! – досадливо отмахнулся Пианист.
– «Выбирай с умом ты сук, чтоб не подцепить на сук», – сымпровизировал Рене. Зузан одобрительно похлопал в ладоши.
В результате из лавки они вышли, нагруженные корзиной с винными бутылками в сене. Корзину Тайво вызвался нести сам («Вам, смертным, таких красоток доверять нельзя, что не расколотите, то по дороге выжрете!»), вручив один из своих саквояжей Зузану:
– Жалую тебя, сударь, своим оруженосцем!
– Чего ты торговцу сказал? – поинтересовался Рене. – Какой ещё праздник?
– Ну, что значит, «какой»? Настоящая жизнь в городе начинается, когда в него входят гусары, – удивился Тайво. – Я приехал, ликуйте!
*****
На стук отворил Король. Подняв взгляд, старый панцерник тяжело вздохнул.
– Привет, поручик! И незачем в дверь ногой херачить, – сказал он, отойдя в сторону и пропуская в квартиру эльфа. – Грохочешь так, что мне снова бой под Коленицей мерещится.
– Вправду, Тайво, – поддержал Пианист, заходя следом. – Это всё-таки наша квартира, прояви ува…
– А у меня руки заняты! – Тайво поставил корзину и саквояж на пол. – Ну, здравствуй, старый рак-отшельник! – он хлопнул Короля по протянутой руке. – Вылез из своей самоходной паровой скорлупы, чтоб распить чарочку со старыми корешами?
– А тебя всё так же не разглядеть за дымовой завесой перегара! – ухмыльнувшись, парировал йормландец, меряясь с эльфом крепостью рукопожатия. Юмор Короля был тяжеловесен, как двадцатитонный бронеход, но Тайво расхохотался. Выглянувшая на шум из кухоньки Женевьева – в драном переднике, с большой деревянной ложкой в руке – мигом подбоченилась; лицо приняло каменное выражение. Этакий истукан с Рапа-Нуи, а не человек.
– Милая, мы дома! – Пианист обнял супругу, ощутив, как напряжены её плечи.
– Я тебе обещала, что с тобой разведусь, если ты снова притащишь этого мерзавца? – прошипела девушка уголком рта.
– М-м, как вкусно пахнет! – Раймунд предпочёл притвориться глухим идиотом. – Дай-ка угадаю: кровяная колбаса, бараньи ножки, лёгкие?
Женевьева смиренно вздохнула.
– Здравствуй, Тайво, – сказала она, вложив в голос всё обречённое радушие бедной хозяйки, чей муж опять притащил домой пропойцу-сослуживца, от которого только беды и ничего хорошего.
– Может, петушиные головы? – с вымученной улыбкой продолжил Раймунд. – Или потроха?..
Не удостоив девушку ни ответом, ни даже взглядом, Тайво подошёл к рукомойнику на стене, помыл руки, плеснул водой в лицо. И лишь тогда поднял голову, взглянув на отражение в почерневшем осколке зеркала:
– Привет, Чучундра! – сказал он.
На этом терпение Жен закончилось, не начавшись.
– Sсheissdreck! Жен!
– Ох, Крулёвна Небесна!
– Милая! Пусти! Он того не стоит!..
Мужчины втроём вцепились в визжащую, как дикая кошка, Женевьеву, пытаясь отодрать её от Тайво. Девушка повисла на спине эльфа, обвив его ногами – и гвоздила поручика ложкой по голове, одновременно пытаясь вцепиться зубами в ухо.
– Женни, любимая, прошу!
– И-и-иии!!! Я говорила!.. чтоб он не смел!.. так меня звать!.. Говорила!!! Ненави-и-и…!
Тайво истошно хохотал.
Прошло минут пять, прежде чем неистовую фурию отодрали-таки от недорастерзанной жертвы и растащили обоих по углам. Жен фыркала и шипела, порываясь вывернуться из медвежьих объятий Рене. Тайво всё ещё посмеивался, потирая ухо, на котором отпечатался красный полукруг зубов. Светлые волосы его были забрызганы подливой с ложки, отчего поручик стал похож на смертельно раненого героя, только что вышедшего из горнила ожесточенной битвы.
– Тайво, – выговорил запыхавшийся Пианист. – Клянусь! Это, блядь, последний раз, когда я тебя в гости зову!..
– Да-да, слышал где-то, раза три уже как. М-м! – эльф утёр каплю подливы со лба и сунул палец в рот. – Гуляшик?
– Не гуляшик, а ле бёф бургиньон, – процедила разъярённая Женевьева, прищурив глаза. – И в твою тарелку я персонально плюну, сукин ты сын! Трижды!
– Спасибо, милая, я всегда знал, что ты меня выделяешь средь прочих мужчин! – широко улыбнулся Тайво. Жен заверещала, как белка, забилась в руках Китобоя, молотя по воздуху ногами.
– Бутылки не побились? Какое счастье! – эльф вытащил из корзины одну из бутылок и любовно прижался к ней щекой. – Знай, Женни, Пианист может спать спокойно: я тебя люблю, но сердце моё навсегда принадлежит им! Ну, что, народ, вино и женщины есть – как насчёт нажраться и орать песни до утра?!
Когда компания собралась за столом, напряжение немного улеглось. Возможно, потому, что кухонька слишком тесная для шестерых: в случае драки на размах никому места не хватило бы. А двигать разломанные шкафы на пустой желудок никому не хотелось – Рене, впрочем, и не упорствовал.
Надувшаяся Жен, зыркающая на Тайво исподлобья, разложила по тарелкам «бёф бургиньон»: говядину, тушёную с морковкой в ароматной подливе на остатках «арманьяка» с Чёрных складов, щедро приправленную чесноком и травами. Следом на стол явились иные блюда. Король притаранил пару колец колбасы, буханку ржаного хлеба и полудюжину бутылок пива – простая, добрая йормская снедь. Пианист и Тайво выложили закуски, щедро собранные им в дорогу радостной трактирщицей: размякший галантин с оливками и орехами, кус сочной ветчины, розовато-золотистый пласт копчёной лососины (его тотчас нарезали на прозрачные ломтики), завёрнутое в листья фуа-гра с грибами…
Полилось в чашки и стаканы вино. На некоторое время в квартире воцарилась самая благостная обстановка. Тишину нарушали лишь звуки жующих челюстей, похвалы хозяйке, стук кружек под краткие тосты да карканье ворон, гуляющих по пустовавшей крыше. Польщённая Жен слегка оттаяла, и даже на Тайво поглядывала без былой жажды убийства в глазах.
– Итак, – заявил Пианист, когда с горячим было покончено. – Предлагаю, пока мы ещё достаточно трезвые, чтобы здраво рассуждать…
– Но уже достаточно пьяны, чтобы согласиться на очередную твою авантюру! – с усмешкой ввернул поручик.
– …предлагаю обсудить наш план, – завершил командир. – Ты же ещё не в курсе, Тайво?
– Нет, но, судя по количеству участников, еще немного, и слухи дошли бы и до Бретани!
Изложение заняло минут пятнадцать. Пианист и Рене с Зузаном поочерёдно, как по ролям, рассказали о драматически обретённой записи, предъявили афишку «Экспресса»: Женевьева и Король поделились подробностями захвата бронехода. Поручик молча слушал и жевал укроп, веточку за веточкой.
– Давайте уточним, – промолвил эльф, когда собеседники смолкли, а тарелка с зеленью опустела. – Вы собираетесь грабануть самый роскошный поезд на континенте, похитив сотни миллионов, перевозящиеся под охраной солдат – а для достижения этой цели планируете сперва ограбить самого богатого и гнусного подонка во всём аррондисмане, и ради этого угнали со стройки шагоход?
– Ну, в целом, да…
– Нет слов! Пианист, если тебе так припёрло впечатлить Жен, ты мог какой-нибудь менее самоубийственный способ найти? Не знаю, там, деньжат накопить, и на пляж её свозить на выходные? Или нанять пару клошаров, чтоб они к вам в подворотне ночью пристали, а ты их отважно раскидал смертельными приёмчиками?
– При чём тут?.. – поперхнулся Раймунд.
– Дурак! – вспыхнула Женевьева.
– Так ты пас? – облегченно вздохнул Рене. – Слава Нептуносу Пелагию! Ну, в любом случае, спасибо, что зашёл на ого…
– Эй, придержи акул, Колосс Фаросский! – Тайво наставил на Китобоя палец, как пистолет. – Разве я сказал, что сваливаю? Я всего лишь усомнился, что вы, людишки, осилите такое дельце!
– А ты-то сам, можно подумать…!
– Я-то как раз в себе не сомневаюсь! – хмыкнул Тайво. – Я – эльф; я быстрее пуль, поняли? А вот если вас грохнут…
– Ничего себе новости! Поручик Воронцов за нас переживать изволит? – ехидно поддел Король.
– Ещё чего! Просто не хочу, чтобы вас пришили прежде времени: кто тогда будет впутывать меня во всякую захватывающую срань? Не… Чтобы влезть в такой блудняк, надо очень постараться! – Тайво откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки. – Ты, Пианист, конечно, выдумал полный бред, и кто-нибудь, я уверен, заплатит за твой авантюризм головой…
– Тьфу, чирей тебе на язык!
– …Но если у тебя вдруг каким-то образом выгорит, – бесстрастно продолжил поручик, – то я до конца своего века себе не прощу, что упустил шанс поучаствовать и остался в стороне.
– Значит, ты с нами? – воспрянул Раймунд.
– До победного конца! Разумеется, восемьдесят пять процентов добычи мои; вам и по три процента хватит с лихвой!
– Да ты охренел! – жизнерадостно сообщил Пианист.
– И вовсе нет! Посуди сам, у вас, людишек, неоспоримое преимущество: вы имеете право в банки вкладываться и деньги в рост давать! Тогда как нам, эльфам, запрещены и банковские вложения, и даже аффилированные сделки – а то при нашем долголетии мы б вашу цивилизацию давно по миру пустили: положил десять халлов на счёт под хороший процент, а лет через двести снял десять миллионов. Так что мне остаются только сиюминутные доходы, увы…
– Хер тебе, месье поручик, в глотку, чтоб башка не качалась. Одну восьмую получишь, и точка!
– Залупу ему на воротник, – поддержала Женевьева, ласково улыбаясь.
– Как говорят мудрые гномы, вознаграждение – после получения добычи, если будет таковая, – добавил Король. – Все дорожные расходы возмещаются в любом случае; похоронные расходы…
– Тьфу-тьфу, пан Круль, зачем вы про такое! – перекрестился Зузан.
– Одна восьмая, говоришь? – Тайво пристально оглядел всех за столом, будто подсчитывая в уме.
– Планируем ещё Вуглускра и Зяму Питончика припрячь. Ну, и…? – Пианист вопросительно взглянул на Румпельштильцхена.
– То само собой, Раймунд, – степенно кивнул старый панцирник. – Я понимаю, что дядя Король вам нужен исключительно взять гнездо Канальи и стартовый капитал заиметь. Только, если рассчитываете, что дядя Король после такого свалит в туман, когда вам куш в сто раз больше светит – значит, плохо считаете. Что ты там, Белка, про воротники говорила, непечатное?
– Сомневаюсь, Король, что на «Экспрессе» для тебя развлечение найдётся, – заметил Тайво. – Разве что уже изобрели каких-нибудь особо компактных големов специально для кондукторов. Чтоб по вагонам бельё разносить, и чай прямо из котла парового разливать!
– Смейся, смейся, жопа с ушами, – парировал Король. – Где поезд, там и паровоз; а принцип работы паровиков везде одинаковый, что в локомотиве, что на бронеходе. Пригожусь. Ну, и с револьверчиком я тоже обращаться не разучился. И если вздумаешь пошутить, что бронеходчикам револьвер только затем дают, чтоб застрелиться при поломке…
– Окстись, Король, и в мыслях не было, – непривычно серьёзно покачал головой Тайво. – Ладно, Пианист, сукин ты сын: я в деле. Только на условиях аванса!
– Какой тебе аванс нужен?
– Шарф. У тебя в хозяйстве шарфик найдётся? – Тайво выразительно поскрёб ногтями отпечаток зубов на шее. – А то твоя Чучундра больно уж страстный засос мне поставила, неловко на людях показываться…
– Это не засос! Я тебе глотку перегрызть хотела! – Жен пнула Тайво ногой под столом: эльф ловко поджал ноги, удар пришёлся по щиколотке Рене, и тот взвыл.
– Как хорошо, что все мы здесь к коитусу… эээ, консенсусу, пришли! – поспешно подытожил Дофин, справившись с болью. – Предлагаю за это немедленно выпить!
Посиделки, как и предрекал поручик, затянулись за полночь. Пили вино, пили пиво, затем Рене и Тайво отлучились за добавкой. Вернулись спустя час, когда все уже уверились, что друзей повязали жандармы, и прямо сейчас выбивают из них правду, и надо срочно бежать спасать: помятые, но довольные, с двумя бутылками коньяку и гитарой (у кого отбили последнюю, вспомнить затруднились). Коньяк оказался подделкой, но, по уверениям Тайво, очень хорошей. После распили припасённую “на сладкое” бутылку амонтильядо – как раз подлинного, что всех приятно удивило. Потом Жен, в очередной раз обидевшись на «чучундру», полезла на Тайво через стол с бутылкой – расколотить её, сделав «розочку», у девушки не получилось даже с трёх попыток. Со смехом и уговорами остальные разняли их, а Тайво для надёжности затолкали в шкаф.
– Ради всего святого, Монтрезор! – орал эльф из шкафа, сотрясая его ударами и хохоча. – Ради всего святого!..
И все смеялись.
Далеко за полночь, когда соседи уже отчаялись призвать разгулявшееся сборище к порядку (полицейские на вызов не явились – весь столичный гарнизон в эту ночь был занят куда более серьёзными делами, готовясь к предстоящему митингу железнодорожных рабочих: впрочем, и в обычное время представители власти на такие вызовы не спешили, логично предполагая, что допьют и успокоятся), веселье наконец улеглось. Разморенные подельники расселись на продавленном диване – Рене уселся на пол, привалившись к подлокотнику. Дым папирос клубами плыл в лунном свете, падающем сквозь слуховое окно. Тайво задумчиво перебирал струны гитары, а остальные подпевали. То была старая, печальная и красивая песня керкинитидских военных моряков, переложенная на халлисийский:
Adieu, ville bien-aimée,
Demain partons à la mer!
Et tôt à l'aube
Derrière la poupe
Le mouchoir bleu nous agite!
Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море!
И ранней порой
Мелькнёт за кормой
Знакомый платок голубой!..