«Ятха Аху Вайрьо. Атха Ратуш А’шад Чит Ха’ча. Ванг’эуш Дазда Мананхьо…»
Человек в белоснежной рубахе, перепоясанной тонкой верёвкой, преклонил голову. Рассветное солнце снопами лучей падало сквозь окно, сверкая в полированном золоте крылатого диска, украшавшего южную стену над домашним алтарём. Отблески пляшущего на алтаре огня оживляли профиль поясной фигуры бородатого человека в высокой шапке, вписанной в диск.
«Щьяотха’нанам Ангхэуш Маздай. Кхшатрэмча аурай-я. Йим Дригубьо Дадат Вастарэм… Воля Господа – закон праведности. Да ниспосланы будут дары Благого Разума делам, совершаемым в мире этом во имя Ахура Мазды! Делам во имя Того, кто стал заступником сирых и убогих!»
Слова молитвы, заученные с детства за тысячи повторений, привычно текли быстроводным ручьём. И человек, искренне стараясь отдаться им без остатка и раствориться в них, невольно прислушивался к себе – но вместо прежней детской, восторженной благодати ощущал лишь стыд и тоску.
Завершив основную молитву, он благочестиво помянул покровителей утреннего молитвенного периода-гаха Рапитвин: пастыря скота Фрадата-фшу, покровителя окрестных земель Зантума. В завершение вознёс молитвенное поминовение-«хшнуман» во славу Огня; и лишь после этого перевёл дух. И покинул алтарный покой.
На пороге он вступил босыми ногами в расшитые бисером туфли. Неслышно возникшие по бокам от двери слуги накинули на плечи хозяина поверх белой рубахи-седре роскошный халат с алым подбоем. И пожилой человек, от рождения носивший имя Сахраб Самарнхан, а ныне чаще почтительно именуемый Сахраб-шарваджи, белир-бей (или, как сказали бы бледнокожие закатные варвары, «губернатор») сиятельного Алтунбалада-на-Босфоре, вышел на дворцовый балкон – навстречу заре и новому дню. Навстречу трудам и заботам.
С балкона, огороженного низкими мраморными перильцами, открывался вид на город: мешанину плоских и покатых крыш, обросших надстройками, балкончиками и мостками. Солнце, поднявшееся над горизонтом, сверкало ослепительными бликами на медных и серебрёных куполах с высокими шпилями, золотило кудрявую листву садов (некоторые были разбиты прямо на крышах, над уличной духотой и толчеёй; среди крон белели беседки) – и рассыпалось искрами по водной глади, протянувшейся на западе. Пролив Босфор, морской рубеж между благословенными, осиянными пламенем землями Империи – и раскинувшейся к западу варварской Эвропией.
Отсюда можно было разглядеть даже три моста, ажурное кружево опор в паутине тросовых растяжек, перекинутые через пролив… Точнее, можно было бы, если б с годами зрение не начало подводить Сахраба-шарваджи. Поморщившись, он достал из кармана халата очки в тонкой золотой оправе и нацепил на нос. Так-то лучше!
Белир-бей прошёл к столику у самых перил, в тени раскидистых пальм в кадках, и блаженно опустился в плетёный стул. Тотчас из-за перистой листвы, будто из зарослей тропического леса, возникла огромная фигура, похожая на мраморную башню – складки белой накидки спадали с широких плеч до самого пола.
– Ваш кофе и пресса, Сахраб-шарваджи, – низким, рокочущим голосом произнёс Уршвах. Невыразительную физиономию тролля украшали богатые татуировки, инкрустированные продетыми в шкуру «гвоздиками» с самоцветами; маленькие, острые уши оттягивали тяжёлые серьги. Это было бы даже потешно, не знай белир-бей, что подобные украшения – не пустое тщеславие, а знаки принадлежности к одному из троллиных семейств элитных телохранителей и высокого статуса в клане.
– Благодарю, Уршвах, – проронил Сахраб-шарваджи, как всегда разглядывая охранника в попытке угадать, какие мысли бродят за этим низким лбом – броневым наплывом непробиваемой кости? Преданность кланового телохранителя хозяину была непоколебима: и выше неё могла быть лишь верность наивысшему господину. То есть – сиятельнейшему императору-шахиншаху, уравнявшему инорасовые меньшинства в правах с людьми. А значит…
Белир-бей отогнал дурные мысли. Молитва, увы, не принесла покоя. Блуждавшие в душе тревоги никуда не делись: взывая к высшим силам, он втайне опасался взаправду привлечь их внимание – и оказаться на виду перед всевидящим взором, во всей наготе своих грехов.
Согнувшись в поклоне, Уршвах поставил на стол перед хозяином серебряный поднос с одинокой чашечкой кофе и сложенной газетой. «Эхтешад-ва-Омурат», столичное издание, голос власти: нигде больше не прочтёшь таких правдивых новостей об экономике и жизни…
Отпив первый глоток кофе и сполна насладившись изысканным, горько-пряным вкусом и бодрящим ароматом, Сахраб-шарваджи развернул газету. Так, курсы валют – ливонский злотый упал, аранийский броуд поднялся, коррезский ойро укрепился. Котировки акций… Просмотрев статью на второй полосе, белир-бей сокрушённо покачал головой. Международный съезд энергетиков, завершившийся вчера, не пришёл ни к каким утешительным выводам. Ни электричество, ни пневматика, ни новейшие разработки (теоретические, увы, лишь теоретические) в области нефтяного и спиртово-масляного жидкого топлива – ничто не могло составить достойной конкуренции углю: мировые запасы которого неуклонно таяли, а потребности – росли.
И сколько бы ни рассыпалась в заверениях Трансокеанская Топливная Компания, обещая открытие новых залежей в западном полушарии, на осваиваемых землях Лемурики – всех трёх континентов, Северной, Южной и Западной – это мало помогало. Если неисчерпаемые запасы лемуриканского угля и существовали, их ещё только предстояло открыть, разработать и наладить поставки. На это ушли бы десятилетия, а уголь нужен уже сегодня. Линия цен на «чёрное золото» неуклонно карабкалась вверх по графикам, как температурная кривая – на листе, прикреплённом к спинке кровати больного с лихорадкой.
– Лихорадка… – тихо, под нос повторил Сахраб-шарваджи. Какое, однако, подходящее слово! Однажды он прочёл в одном журнале статью знаменитого русского врача с неблагозвучной фамилией, наводящей на мысль о могильных жуках – «Мертва́го»; и был поражён тому, как варвар из снежных земель уверенно и безжалостно сформулировал то, что сам он неосознанно чувствовал.
Мир лихорадило. Мир был болен. Непомерно разросшиеся опухоли амбиций, яды конфликтующих интересов, накопившиеся шлаки старых обид – всё это медленно отравляло цивилизацию. Симптомы болезни были налицо, стоило открыть любую из газет. Тревожные новости о падениях акций и взлётах цен, крах казавшихся незыблемыми компаний, известия о забастовках, мятежах и репрессиях… И, конечно, угольный голод, истощавший Эвропию.
А те, в чьих руках были судьбы народов, вместо поиска лекарств явно собирались дать миру щедрый глоток крови пополам с керосином, настоянной на порохе! Опять-таки, какую газету или журнал ни открой – фотографии броненосцев в портах, шагающих големов, шеренг солдат. Наводящие тоску и ужас силуэты аранийских летучих кораблей в небесах. Крикливые речи генералов и министров, в которых слышится грохот орудий и ликующее от грядущего пиршества карканье ворон. Фотографии чернокожих повстанцев-дикарей с Чёрного континента – в живописном рванье, с винтовками и револьверами, на фоне пустынных локомоторов с большущими колёсами: Господь всемогущий, давно ли они бегали с голыми задами и копьями наперевес?.. Мир менялся, тревожно и стремительно – и, увы, лишь к худшему.
А всему виной, конечно же, деньги. И те, кто ими ворочает! При мысли о мировых финансовых воротилах Сахраба-шарваджи, никогда не относившего себя к либералам, пробрало гневной (и, что хуже, бессильной) дрожью. Что за времена настали, когда международные компании превзошли богатством и мощью государственных владык, и уже не только ссужают королей, президентов и вождей золотом – но даже и смещают неугодных им правителей! Пускай пока лишь в дикарских уголках мира, но если не пресечь это сейчас – до чего дойдёт? Соединённые Штаты не так давно были россыпью колоний и варварских княжеств – а теперь «бишихте», могущественные финансово-промышленные картели под началом кланов потомственных дельцов, объединили страну и уверенно взяли её под своё управление. И это ещё не говоря о Великом Сиаме, о внушающей ужас агломерации Банконг – «городе величиной со страну», крупнейшей и страшнейшей метрополии мира, разросшейся на всю южную оконечность полуострова Тану-Мелайя…
И всё чаще на картах мира поверх старых государственных границ, начерченных за века мечами и кровью, наносят новые – зоны влияния крупнейших компаний, картелей и синдикатов. Границы, выложенные золотом и ассигнациями.
Нет, конечно, нельзя отрицать: цивилизация несёт с собой не одни лишь искушения и беды, но и благие дары! В конце концов, сам Господь заповедовал людям постигать мир силой разума. Из всех даров прогресса Сахраб-шарваджи, как ни странно, больше всего ценил бетон. Чудесное изобретение: как оно облегчило погребальные традиции для благоверного народа Урхан-Эрема! Ведь искренне верующий в Ахура Мазду не станет осквернять трупами священную чистоту богоданных стихий – земли, огня и воды (тьфу на эвропейских варваров-друджвантов с их гигантскими кладбищами и дымными крематориями!) А теперь трупы стало возможно хоронить в бетоне – вместо того, чтобы, как прежде, оставлять на вершинах погребальных башен, на прокорм птицам-падальщикам.
Сахраб-шарваджи до сих пор с горечью и стыдом вспоминал похороны матери. Как он, совсем ещё мальчик, увидел чёрных птиц, кружащихся над белой башней – и при мысли о том, что сейчас кривые острые клювы будут рвать любимое лицо, упал без чувств.
От чудес и пагуб прогресса мысли белир-бея естественным путём перескочили к его собственному положению – и он вновь передёрнулся: теперь уже от отвращения к собственному лицемерию. Чего уж скрывать, его ненависть к богатеям была вызвана не заботами о судьбах мира, а лишь собственными бедами. Которым он сам же был и виной, если уж совсем честно признаться. Ох, не зря в святых писаниях всевышний Дух Мудрости называл воровство десятым из наихудших грехов! А также и семнадцатым, и двадцатым. (Первым в списке стояло мужеложство).
Когда Сахраб-шарваджи только принял высочайшую должность, он был молод и без меры самонадеян. Да, краем уха слышал о том, какая страшная участь постигла прошлого белир-бея Алтунбалада, не сумевшего устоять перед искушениями власти – но всей душой верил: ну, он-то не подведёт, не отступится от праведного пути! Не повторит чужих ошибок… В какой момент он оступился, когда пошёл на сделку со своей совестью? Не настолько же ему были нужны деньги...
– Я же не для себя, – неслышно, одними губами произнёс белир-бей: так, чтобы не расслышал даже верный Уршвах, всегда ожидавший где-то неподалёку. – Это ради семьи. Ради детей… – он поморщился, до того жалко и неубедительно прозвучало.
Да, Алтунбалад, «Золотой град» на Босфоре, оказался чересчур богат на искушения. Таможенные перевозки, контрабанда, наркотики, рабы… И всегда находилось оправдание тому, чтобы принять щедрый «подарок» от очередного работорговца, закрыть глаза на очередной груз провезённой контрабанды, пропустить в страну (или из страны) очередную партию пан-масала, «лунного корня» или «волшебных бобов». Это ради того, чтобы устроить карьеру младшего сына. Это ради достойного жилья для старшего сына. Это вклад в будущее внуков… О-о, позор на твои седины, Сахраб-шарваджи! Дети, внуки и невестки плюнули бы на порог твоего дома, знай они, какой ценой добыто их счастье!
И, что самое тошное, даже и не стыд более всего терзал душу белир-бея. Главным было то, что Сахраб-шарваджи отчаянно – до слёз, до воя на луну – не хотел умирать.
Он знал, что прокололся. Знал, что его тёмные делишки в какой-то момент обратили на себя высочайшее внимание. И теперь каждый день засыпал и просыпался в страхе за то, доведётся ли встретить новый рассвет. А попутно – мучительно искал возможности искупить вину.
В свободное от государственных дел время белир-бей почитывал придворные хроники других народов, изнывая от тоски и запоздалого чувства вины. Во всех странах, во все времена вороватых придворных не жаловали. Чиновник Великого Сиама, совершив постыдное деяние, немедленно переоделся бы в чистый халат, написал бы прощальное стихотворение на свитке рисовой бумаги закорючками, похожими на нотные знаки, а потом зарезался бы ритуальным мечом. (Даже не из врождённого благородства, а чтобы избежать государевых палачей, в чьих руках смерть растянулась бы на недели). Северные эльфы-свартальвы, поймав вора, делали из него «кровавую фею» – рубили рёбра вдоль хребта, раздирали в стороны на манер крыльев, а потом сажали на высокий кол, в шутку называя это «полётом». В России со времён Смуты боролись с чиновным воровством по примеру легендарных опричников из Ленинской Гвардии: проворовавшемуся чиновнику клеймили наглую рожу и отправляли в ссылку за Урал – покорять Сиберию, валить лес, добывать руду и воевать с немирными чюрками (или чюкчями? как там называют коренные народы заснеженных лесов?) На двадцать лет, без права писать и получать письма…
В общем, даже сбеги белир-бей за границу – нигде бы он не встретил понимания. А значит, оставалось лишь выслужиться. Совершить нечто такое, что списало бы его грехи.
Ради спасения от долгов он и влез в последний, самый громадный долг – заключив договор с «Фалькстрём унд Йохансон» (будь прокляты эти карлы, жадные пожиратели червей и кротов!). У них были деньги, а у него… у него была возможность реализовать их планы. Притом с великой выгодой для всего Урхан-Эрема.
«Перо могущественней меча», как сказал какой-то аранийский писака (эту поговорку Сахраб-шарваджи слышал из уст верного Фаруда). Может быть, может быть… Росчерк пера способен послать на победу и смерть тысячи мечей. Нет, господа мои, не так уж изменились времена! Пускай нынче финансовые воротилы перекраивают мир по-своему – но иглой их по-прежнему остаётся меч или штык в руках солдата! Хотя, конечно, никаким армиям не под силу заживить те воспалённые швы, что остаются после передела мира. Война с эльфами, случившаяся более полувека назад и принесшая Эвропии экологическую катастрофу, это наглядно доказала. Даже величайшего войска не хватит, чтобы оживить единственный затоптанный росток или воскресить умершего младенца…
Это отвлекло Сахраба-шарваджи от печальных мыслей, более того – внезапно навело на интересную идею. От Фаруда, родившегося и выросшего в ланнистерском порту, он слышал аранийский стишок про какое-то яйцо, во сне упавшее со стены. Чушь, как и всё, выдуманное варварами – но что, если попробовать переложить это на язык поэзии?..
– Уршвах, подай перо и бумагу!
Получив желаемое, губернатор пошевелил губами, подбирая рифму – и начал аккуратно выводить строки классического рубаи:
«Птица гнёздышко свила на стенах дворца.
Ветер сбросил гнездо: миг – и нету яйца…
Шах! К чему твоё грозное войско? Осколков
Им вовек не собрать, не вернуть им птенца!»
Воистину, умиротворённо подумал Сахраб-шарваджи, созерцая написанное, даже варварская глупость на языке великого Урхан-Эрема превращается в изысканную мудрость. Так империя поглотила и растворила в себе великое множество племён – и так она вберёт в себя варварские земли и народы, осияв их священным пламенем веры и мудрости. Когда придёт время.
Утренний час наслаждения кофе и праздных раздумий завершился: пришла пора браться за дела. Поднявшись из-за столика, Сахраб-шарваджи направился во внутренние покои, где уже сновали юркие чиновники со свитками и стопками книг.
Проходя мимо выложенной мозаикой во всю стену карты, губернатор остановился. Карта изображала сиятельный Урхан-Эрем, раскинувшийся меж морей от Босфора до Кушанского полуострова. Разные провинции – Парсания, Вендия, Ахменияр и прочие – обозначены всеми цветами огня: красным, жёлтым, белым. Столичная Фарсия единственная гордо сияла среди них голубым цветом самого жаркого пламени. Соседние государства были выложены серым и чёрным камнем – цвета мёртвого пепла и золы.
Белир-бей любовно огладил сухой ладонью смальтовую поверхность. Поднял взгляд наверх, где на севере с империей граничило узкое, как ятаган, государство, «острием» упиравшееся в Кара-Дениз, море, пахнущее серой.
Эскишехир, страна величественных гор, ста племён, двух религий и бесчисленного количества сект. Страна, где вера в Мудрого Бога Ахура Мазду позорно уживается с последователями Пророка, втоптанными в прах и изгнанными из всех пределов Урханской империи! Где поныне над горными святилищами высятся минареты, и на заре с них кричат муэдзины! Где люд дик и свободен, и в своём варварстве поныне не желает осознавать того счастья, которое несёт присоединение к великой империи!.. И где, в конце концов, сокрыты неисчислимые богатства. Ибо красные горы Эскишехира таят залежи угля.
Будь горцы одни против империи, Урхан-Эрем давно присвоил бы бесценную сокровищницу. Если бы не русские! Эти бородатые медвежьи отродья «оказали военную поддержку» Эскишехиру, введя туда свою армию, разместив в горах артиллерию и превратив хребты в неприступную крепость. Взять которую не под силу ни несгибаемой пехоте, ни лихой кавалерии, ни панцирным бронеходным корпусам – а по части воздушного флота Урхан-Эрем, увы, поныне отстаёт от большинства цивилизованных стран… С тех пор, как века назад пала Новая Империя, столичный Базилиум был переименован в Алтунбалад, и с куполов Софии Пронойи сбили солнечные кресты – русские сделались главными конкурентами Урхан-Эрема на Эвксинском море, стремясь заполучить контроль над проливами.
Но если бы Урхан-Эрем заполучил в свои руки козырь, способный покорить неприступные горы… Что-нибудь такое, что стало бы неприятным и смертоносным сюрпризом для русских – и позволило бы прорвать оборону…
Белир-бей провёл пальцем вдоль Босфора и морского побережья до самых предгорий. Губы его тронула улыбка. Как же неправ он был всего получасом ранее, размышляя о лихорадке, охватившей мир. Что такое жар, как не огонь?
Огонь чист. Огонь свят. Огонь очищает любые грехи. И что можно придумать для сокрытия улик лучше, чем пожар? Палец Сахраба-шарваджи скользнул через границу империи, на выложенные пепельно-серым земли неверных.
Всего-то и надо – раздуть среди пепла бушующее пламя.