< За 40 дней до…>
– Станция Плювинье! – объявил кондуктор. Поезд проскрежетал тормозами и остановился; за окном была безлюдная платформа, окруженная кустами дрока. На миг окна затянуло клубами чёрного дыма, снесённого ветром из паровозной трубы. Прозвучал удар колокола. – Стоянка десять минут!
– На выход, – Рене поднялся с вытертой тысячами задниц деревянной скамьи и подхватил заплечный мешок. Вслед за китобоем вышли в проход Пианист и Зузан.
Трое мужчин спустились на платформу. «Станция» была слишком громким названием: перрон с часами на столбе, крохотный вокзальчик. Вокруг разлапистые сосны, за деревьями в низине – крыши городка. Всё казалось каким-то игрушечным…
– И где тут таксомоторы паркуются? – поинтересовался Пианист, когда они прошли через вокзал: зал с тремя скамьями, еще более изсиженными, чем в поезде, и доской расписания на стене, пустовал, и лишь служащий дремал в окошке кассы, надвинув фуражку на лоб. Когда выходили, Раймунд привычно огляделся по сторонам; бросился в глаза символ, намалёванный красным на стене вокзала – что-то вроде скрещённых молотков в кривом круге. Художник крепостью руки похвастаться не мог, и молотки смахивали на кривоватые топоры.
– Да какие таксомоторы? Ты бы еще метрополитен искать начал! – удивился Рене. – Городишко-то – одной струёй перессать можно! За четверть часа дойдём!
Китобой с первых минут путешествия взял на себя функции проводника. Хоть в Плювинье он раньше и не бывал, но городок находился в холодных землях его родной Бретани, а тут Дофин чувствовал себя куда уверенней, нежели в суматошной столице.
От вокзала вниз по холмам вела улочка, обставленная редкими домишками. Облупившийся деревянный щит на обочине сообщал, что путники прибыли в «город Плювинье, округ Лориэн, Бретань; население 35… человек». Три с половиной тысячи с чем-то – но последние две цифры, кто-то так часто соскабливал и перерисовывал, что ему надоело. Что производило ещё более унылое впечатление.
Как и пейзаж! Раскинувшийся меж холмов Плювинье выглядел так, будто завяз в Средневековье. Булыжные мостовые, старинные дома из серого и чёрного камня, двускатные крыши с высокими трубами и коваными флюгерами. Погода выдалась под стать – небо обложили тучи, холодный ветер бил в спину и трепал полы пальто. Обычный день для Бретани, промозглого и сурового края непроходимых лесов, холмов и вересковых пустошей до самых берегов холодного залива Ла-Пошет, на севере бьющегося в утёсы неприступного хребта Глен-Мор…
– Холодрыга-то какая, prasečí hovna! – пробормотал сквозь зубы Зузан, нахохлившись и подняв воротник засаленной куртки. Она, судя по состоянию, могла принадлежать еще почтенному батюшке взрывника. А то и дедушке.
– Я тебе говорил, мосье Сюзэн, оденься теплей! – хмыкнул Китобой. – Тут тебе не там, знаешь ли! Привык на своей жаркой родине яичницу на земле жарить, не снимая штанов!..
– Ло-ри-эн, – прочел по складам Бомба со щита, сделав вид, что не понял, о чём говорит товарищ. – Звучит как-то… по-лесовински. С чего бы?
– Ага, эльфийское название, – подтвердил Пианист. – Лориэн в древности был эльфийской землёй. Впрочем, тогда пол-Халлисианы под эльфами лежало…
– До четырнадцатого века, – оживился Рене. – До восстания Ройяльской Девы, когда остроухую сволочь отовсюду выбили! Рассказывают, лес Броселианд до небес горел: теперь уж заново вырос, а в чаще доныне эльфийские руины встречаются. Если где поблизости дорог никогда не было, чтобы местные не растащили по кирпичику.
Пока они шли вниз по улице, Китобой успел в лицах и на разные голоса рассказать дикому паннонцу про великие и грозные времена, про короля Карваля Четвёртого, при поддержке святой (и, самую малость, блаженной) Ханны де Ройяль сплотившего разваленную страну для войны с эльфами. (При этом он так размахивал ручищами – особенно когда дело дошло до наступления при Азенроте – что чуть не зашиб впечатлённого Зузана). Пианист слушал вполуха и больше поглядывал по сторонам. Серый пейзаж города, в который до сих пор не пришла весна, оживляли лишь зелёные побеги плюща на старых стенах, да празднично-жёлтые кусты цветущего дрока.
Прохожих на улицах было немного, и поэтому Раймунду бросилась в глаза небольшая группа людей в рабочих одеждах, собравшихся у позеленевшего памятника Ройяльской Деве. Героиня стояла в латах, с мечом и знаменем, обратив лик на северо-восток, в направлении леса Броселианд. Лица у всех в толпе были хмуры, некоторые тихо переговаривались. На постаменте памятника Пианист различил прилепленную листовку с уже виденым символом. Как оказалось, это были не два скрещенных молотка, а молот и разводной ключ.
Трактир находился на одной улочке с древней церковью. Проходя мимо, Рене снял с головы шапчонку и благоговейно осенился святым кругом.
– Чего это ты вдруг? – скептически спросил Пианист, разглядывая цветные, и явно очень старые витражи в церковных окнах. Один изображал ландскнехта, рубящего голову епископу, второй – всё ту же Ханну Ройяльскую, распятую эльфами на терновом дереве: окровавленные шипы в локоть длиной проросли сквозь плоть святой.
– Я на твоём месте вообще зашёл бы и свечку поставил, командир. К Тайво идти – как на войну! То ли жив будешь, то ли пулю башкой поймаешь.
– Не сгущай, Рене! Я понимаю, и частично твои чувства разделяю. Но согласись, у Тайво помимо недостатков есть и свои достоинства.
– Ага! Видал я его достоинства, когда он нас голым вышел встречать! Не постеснялся даже, что с нами тогда Женни была! Пьянь подзаборная!
– Эй, попрошу быть точным! – усмехнулся Раймунд. – Не голым, а одетым по форме номер девять: сапоги, ремень, фуражка – и всё. Как в уставе прописано!
– Пан Тайво – служивый человек? – заинтересовался Зузан.
– «Человек»! – хохотнул Рене. – Ты, главное, при ушастом засранце такого не сказани!
– Ушастом? Пан Тайво из бусурканов… гоблинов? – удивился Бомба. Пианист и Рене буквально за животы схватились от хохота.
– Как есть, по характеру истинный гоблин! – утерев слезу, выговорил Раймунд. – Только этого при нём тоже не говори!
Зузан ничего не понял, но на всякий случай тоже осенился на церковный шпиль – крёстным знамением, на восточный лад, как и положено истинному схизматику.
Когда они уже отходили, подрывник заметил одинокую фигуру на скамейке в церковном саду: человек в пальто и кепке, с рыжими бакенбардами и в зелёных очках. На коленях он держал газету, но не читал, а бездумно рассматривал голые деревья над плитами могил. Какой-нибудь бедолага, пришедший искать утешенья от бед к Царю Небесному, с оттенком сочувствия подумал Зузан…
На подходе к трактиру троица замедлила ход. Точнее, замедлили Рене и Пианист – Зузан подстроился под спутников, встревоженный тем, что многословный Дофин затих. Все трое напряжённо разглядывали двухэтажное здание с крытой облупленной черепицей крышей, будто выискивая засаду.
– Трактир не горит, уже хорошо, – заметил Раймунд, чем окончательно разволновал Бомбу. Взрывник понятия не имел, кто такой этот Тайво – но, по редким оговоркам подельников, представлял себе не меньше, чем свирепого тролля ростом в сажень. С клычищами длиной с добротного гнома, с засевшими в окаменелой шкуре обломками клинков и штыков, и в одной лапище пудовая булава, а в другой – пушка-гуфница…
– Может, Питончик ошибся, – с надеждой предположил Рене. – Может, Тайво тут и нет, а он где-нибудь в другом трактире. И в другом городе. И, лучше всего, в другой стра…
Его прервал донесшийся из трактира выстрел. За ним ещё один, и ещё. Зузан сиплым шёпотом помянул Царевну Небесну: как ни удивительно, подельники остались спокойны, разве что Рене досадливо нахмурился.
– Он здесь, – уверенно заключил Пианист. – Я его музыку ни с какой не перепутаю. Пошли! – и первым зашагал к трактиру.
Внутри, вопреки ожиданиям Зузана, не оказалось ни плавающего в воздухе порохового дыма, ни окровавленных тел… Ни даже паники. В трактире никого не было, лишь грузная, краснолицая тётка-трактирщица с мрачным видом возвышалась за стойкой. Как раз, когда подельники настороженно вошли в зал – по лестнице со второго этажа заполошно сбежала девушка в платье служанки и белом переднике.
– Ещё требует! – выдохнула она.
– Вина? – мрачно осведомилась трактирщица.
– Посуды!
– Неси, – отмахнулась тётка. – Э-эх, пропал трактир, разорил нас, супостат! – с мучительным наслаждением выкрикнула она, хлопнул ладонью по стойке. И лишь тогда обернулась к вошедшим, будто только что заметив. – Добро пожаловать, господа! Чего изволите? Уж простите, у нас сегодня немного…
Наверху грянул выстрел.
– …шумно, – поморщившись, договорила тётка. Из кухни вылетела служанка, таща в руках стопку тарелок, и взбежала по лестнице, ухитрившись не споткнуться и не разгрохать всё о ступеньки.
– Это последние были, мадам! – радостно доложила ещё одна девушка-служаночка, высунувшись из кухонных дверей.
– Так беги в лавку за новыми! Да подешевле бери, ему без разницы! Ну так, господа, чего изволите? Вина, пива, вис…
– Bonjour, мадам! Месье Тайво у вас? – спросил Пианист, выразительно показав глазами на лестницу.
– О, – взор трактирщицы сразу стал настороженным. – Вы что, его друзья?
– Нет, – заявил Рене.
– Да, – сказал Пианист.
Зузан замялся.
– А… Что, вместе гулять будете? – трактирщица помрачнела, явно уже прикидывая, не пора ли вязать вещи в узлы, пока трактир не заполыхал.
– Да нам бы его забрать, вообще-то.
– Правда? – ахнула тётка. Выбежав из-за стойки, она схватила Пианиста за руки. Тот, всегда берегущий пальцы, болезненно крякнул – сила в красных, загрубелых тёткиных руках была истинно мужицкая. – Прошу, господа, заберите окаянного негодяя! Всех постояльцев стрельбой разогнал, добрые люди боятся зайти пива кружечку опрокинуть! Век за вас Господа Творца Всеединого и Святую Деву Ханну молить буду!
– Ну-ну, мадам, не тревожьтесь: мы пришли на помощь! – Пианист деликатно освободился и отошёл на пару шагов. – Давно он уже?
– Пять дней, – пригорюнилась трактирщица. – Недели на две съезжал куда-то, говорил, по делам. Как вернулся, так и закрутилось! Раньше-то пил, бывало – но с разумением. А тут совсем залютовал, не просыхает…
– Что же вы жандармов не вызвали?
– А-а, толку с тех жандармов! На весь город – комиссар-старик, да три с половиной рядовых из инвалидной команды: надо им связываться? Пришли, поглядели, говорят – он кого-нибудь убил? Вот как убьёт, так и вызывайте.
– Са-а-алдату-ушки! Бр-равы ребяту-ушки! – дико заорал со второго этажа охрипший голос с густым акцентом. Бахнул ещё один выстрел. – А-а где… – Бах! – Ва-аши… – Бах! – Пу-ушки?! – Бах, бах!
– И так с утра до ночи! – всхлипнула мадам. – И спит-то с револьверами, подойти страшно: вдруг проснётся, да спросонья и пристрелит? А проспится – снова пальбу затевает! – она утёрла слезы. – Правда, платит за ущерб исправно, что да, то да, – неожиданно спокойно добавила она. – Но а что, ежели деньги у него раньше кончатся, чем пули?
– Патроны, мадам, – вежливо поправил Пианист. – Ну, что, картина ясна, – обернулся он к спутникам. – Взял хороший заказ, отработал, деньги получил – а теперь гуляет на всё. С одной стороны, хорошо…
– Чем хорошо-то, командир? – угрюмо спросил Рене.
– Тем, что Тайво всё ещё в деле. С другой… в этой кондиции он не очень договороспособен, – Раймунд задумчиво потёр подбородок.
– Как будто с ним в любом другом состоянии говорить можно!
– Ладно, Дофин, хорош бздеть! Мы по делу пришли, вот и пойдём дело делать!
Трое мужчин поднялись по лестнице. Зузан ступал осторожно, боясь скрипнуть ступенькой. Впервые он почувствовал себя героем лихих синемафильмов про Новый Свет и тамошних кровавых бандитов и бесшабашных стрелков-«ганфайтеров». И остро пожалел, что при нём самом нет ни винтовки, ни хотя бы пистолета. Даже «мышебойка» не помешала бы! Вряд ли враг даст время снарядить бомбу. Ещё и девчонка-служанка так и не спустилась по лестнице – пристрелил её, что ли, этот супостат?..
В коридоре остро пахло пороховым дымом; легкая дымка тянулась из открытой двери номера. Раймунд жестом велел подельникам оставаться на месте и осторожно двинулся по коридору.
– Са-алдату-ушки, бравы ребяту-ушки! – вновь заорал голос. – А-а где ва-аши… – громыхнул выстрел, что-то зазвенело, – …жё-оны? На-аши жёны – пушки… – бах! – …заряжё-оны, вот где на-аши жё-оны!
Пианист осторожно, из-за косяка заглянул в номер. Зузан напрягся, но новый выстрел не прозвучал, голова командира (про себя Бомба уже признал Раймунда командиром – да и какие этому были разумные альтернативы?) не дёрнулась и не плеснула из затылка кровью и мозгами… Расслабившись, Пианист поманил спутников.
От увиденного подрывник изумлённо разинул рот, как обычно делают при сильном взрыве, чтобы сберечь барабанные перепонки.
Просторную комнату затянуло дымкой сгоревшего пороха: запах ел глаза и щекотал в носу. Пол устилали осколки разбитой посуды, как колотый лёд – берег реки в ледоход. Ближайшая стена была сплошь испещрена выбоинами от попаданий пуль – штукатурка местами растрескалась и осыпалась. Старый буфет вообще напоминал гнездо пчёл-убийц, настолько его издырявили пули. Сейчас у буфета смиренно стояла служанка, держа в руках тарелку.
А на другом конце комнаты, развалившись на стуле, сидел эльф. Да, самый настоящий лесовин, не какой-то там полукровка – это поражённый Бомба понял с первого взгляда.
Изо всех разумных видов эльфы самые малочисленные, и на контакт с другими народами идут даже менее охотно, чем скрытные подземники-гномы. И люди, позже всех познакомившиеся с остроухими, любят их всех представлять безупречно-красивыми. Нечего сказать, в большинстве своём, по людским меркам, эльфы действительно очень хороши собой. И сидевший на стуле тоже будто сошёл с картины: тут и благородные, будто из-под резца мастера, черты лица, и раскосые очи, и острые уши, выглядывающие из светло-русых волос, остриженных чуть выше плеч…
Вот только из образа несколько выбивалось то, что эльф был отчетливо небрит. (А ещё врут, будто у эльфов совсем на лице волосья не растут, как у заокеанских краснокожих-инджунов…) И под глазами у него набрякли мешки. И взгляд этих глаз был мутным, как сивуха. И вообще, выглядел эльф не грациозно-стройным, а осунувшимся; да что уж там, прямо сказать – иссушенным алкоголем. Довершалось это нарядом: кроме нестираных кальсон (спасибо и на том), на эльфе была шинель на голое тело, сбитая на затылок фуражка, да сапог на левой ноге.
А ещё, что самое неприятное, в обеих руках эльф держал по длинноствольному револьверу. Дымящиеся стволы смотрели в потолок.
– Кидай, – хрипло велел эльф служанке. Девушка подкинула тарелку в воздух. Грохнул выстрел, разлетелись осколки фарфора. Служанка взяла вторую.
– Сааалдатушки, брааавы ребятууушки, – затянул Тайво. – А где ва-аши… – ещё выстрел, и ещё одна тарелка взорвалась, – …де-еды? Наааши деды – славные победы, вот где на-аши деды!.. Так, п-постой. Бери-ка по тарелке в руку!
– Опять? – с усталой покорностью, спросила служанка.
– Давай-давай. Соль… сильвупле, во! И это, бутылку на г-голову ещё!
Служанка подобрала с пола одну из пустых винных бутылок, поставила себе на голову и встала у стены, держа в широко разведённых руках по тарелке. Зузан, сипло вздохнув, обреченно дёрнулся было вперёд, но Пианист оттеснил:
– Ша! Под руку не лезь! – прошипел майор углом рта.
– Саалдатушки, браавы ребятушки, – Тайво закинул ногу на ногу, прокрутил револьверы на пальцах. Девушка зажмурилась. – А где ва-аши… детки? На-аши детки – пульки наши метки…
Эльф вдруг скрестил руки с пистолетами в запястьях. Два выстрела слились в один, тарелки лопнули брызгами осколков – и ещё два взорвали бутылку на голове служанки.
– …Во-от где на-аши детки! – закончил Тайво, поочерёдно дунув на оба ствола. – П-принеси-ка ещё винца, родная; как тебя, Жоржетта?
– Вам бы всё веселиться, месье Тайво, – осуждающе заявила служаночка. – А я уже устала из волос стекло битое вычёсывать!.. И вообще, я Жаннетта.
– Никшни, женщина, солдат гулять изволит! – подпустил в голос гнева Тайво, но тут же обмяк. – А… Звиняй! Я не со зла. Вот, держи, – он выловил из кармана блеснувшую серебром монетку и кинул девушке. – Эт’ тебе на сутенёра… тьфу, винокура… тьфу, куафёра, во!
– Здравствуй, Тайво! – решительно подал голос Пианист, вступив в комнату: захрустели под сапогами осколки. – Хватит притворяться, будто нас не заметил. И девушек пугать прекращай: пошутил, и хватит!
– А? – эльф даже не взглянул в сторону командира. – Жанетта, мне тут что-то на ухо жужжит, будто тебя кто-то пугает. Правда, что ли?
– Пятые сутки гуляете, – хмуро сообщила Жанна. – Устала уж бояться! – она обогнула гостей и вышла в коридор. Лишь после этого эльф наконец повернул голову к Пианисту.
– Ну, здравствуй, пьяная совесть моя, – безразлично сказал он. – Явился постоять за плечом и рассказать, как херово я жизнь живу? – язык у Тайво слегка заплетался, но говорил он вполне разборчиво.
– Довольно, Тайво. Мы к тебе по делу!
– И слава богу. Ещё б немного, и я бы решил, что ты просто соскучился и повидать меня явился! Я б такого не вынес! Впрочем, к-корзин с закусью и бутылками я при тебе не вижу, – Тайво осмотрел спутников за спиной Раймунда. – Зато вижу ещё одну знакомую рожу. Привет тебе, внебрачный сын тролля и паровоза!
– Привет, треска вареная, – проворчал Рене. Зузан, с трудом сдержав ухмылку, взглянул на Тайво повнимательней. Варёный? Ну, да, глаза у эльфа оказались бледно-серыми, почти белыми, с чёрными зрачками. Жутковатый взгляд, как у слепого. Или рыбы, побывавшей в кипящей воде.
Чудин, понял Бомба. Он слышал о различных народах лесовинов, как называли эльфов в его родимой Паннонии: тильвит-тегах, свартальвах и льёсальвах… И помнил, что жителей карельских лесов из северных пределов Синей Руси прозывают «чудинами белоглазыми». Вот, стало быть, почему!
– Сдаётся мне, бутылок тебе и без нас хватило, – Пианист катнул ногой один из упомянутых сосудов на полу. – Короче! Работа есть.
– Поздравляю. Большая удача в наше хреновое время… Ну так иди и работай.
– Ты понимаешь, о чём я. Работа для тебя. Дело на миллион. А то и на два.
– Да ну? Я что, по пьяной роже в твою херову конторку записался?
– Тайво…
– Ладно, ладно, с тобой вообще неинтересно! – оборвал эльф. – Опять тебе нужен кто-нибудь, кто хорошо умеет мозги вышибать? С этим не ко мне. Я отошёл от дел, всё, баста!
– Да-да, я прямо с разбегу поверил. И чем же ты на столько бухла заработал, а? Почтальоном устроился? Или в жиголо подался, стареющих краль на шелковых простынях дрючишь?
Зузан поёжился. Он сам бы побоялся говорить в таком тоне с пьяным нелюдем, вооружённым аж двумя револьверами. Но Раймунд, похоже, давно знал Тайво.
– А вот это уже. Пианист. Не твоё. Сраное. Дело, – размеренно и холодно промолвил чудин, покачивая стволом револьвера в такт. – Чем жигалой… жигалом обзываться, сам сперва прекрати на шее у чучундры своей сидеть. Или она тебя уже послала пешим ходом на хер, романтика недобитого?
Пианист сердито сощурился и сжал челюсти.
– Я к тебе пришёл, думая, что на тебя можно положиться, – начал он. – Я предложил тебе работу на миллион, и не один, а…
– Слышь, Пианист, если намёка не понял – нахуй сходи! – перебил Тайво. – Хули мне с твоего миллиона? Что я на него сделаю – сопьюсь в десять раз быстрее?! Оставь меня в покое, – прибавил он тоном ниже. – У меня тут праздник вообще. Гуляю я, весело мне. Что, блядь, не видно?!
Зузан не выдержал и отвернулся. Не было в глазах у пана Тайво веселья и радости, ни на полгроша. Тяжёлая, пьяная тоска, и ничего боле.
– Вот и славно, – подытожил Тайво. Сунув один из револьверов в карман шинели, он нашарил стоящую под стулом бутылку и глотнул из горла. – Фух! Щас Жанетта винишка принесёт, и ещё лучше станет. Какие всё ж таки у местных кралечек имена чудесные, господа, прям песня. Жанетта, Иветта, Лизетта, Мюзетта… трам-пам-пам…
Пианист глубоко вдохнул.
– Отставить юродствовать, поручик Воронцов! – гаркнул он так, что Зузан подпрыгнул. – Встать! Смир-рна!
Эффект превзошёл все ожидания. Нет, Тайво не вскочил и не вытянулся во фрунт. Даже не дёрнулся. Лишь поднял на Пианиста мутный взгляд.
– Ты мне не командир, чтоб вот так орать, – спокойно сообщил он. – И голосишком не дотягиваешь, к тому ж. Тебя б к полковнику Шатилло в полк, вот тот глоткой был дюж: как рявкнет – солдатики, бывало, срались…
– Я тебе как раз командир. Единственный командир, который тебя больше одного раза был согласен терпеть! В зеркало погляди, во что себя превратил? Был солдат, герой – стал срань! Скоро не то, что в башку пулей, а в бабу хером не попадёшь!
– Раймунд!.. – не выдержал Рене.
– Ты что, Пианист? – Тайво привстал со стула. – Бессмертным стал? Чучундра твоя нашаманила, от свинца заговорила? Не боишься, что я сейчас за такое мозги твои по потолку размажу?
– Не боюсь, – бесстрашно ответил Раймунд. – Потому как нечем. Я выстрелы считал. Пустой ты, Тайво.
Повисла секундная пауза. А потом эльф тихо засмеялся. Поднявшись, он распрямился во весь рост, оказавшись немного выше Пианиста: так его худоба бросалась в глаза ещё сильнее. Шинель висела, как на пугале.
– Хитёр ты, Раймунд, всё так же хитёр! А только как был дурак, так и остался… Ты что же, думал, сейчас на меня наорёшь, про честь и славу воинскую напомнишь – и я от восторга обкончаюсь, на коня взлечу и поскачу супостатов стрелять? Мы в книжке, что ли, по-твоему?
Почти не шатаясь, Тайво отошёл к окну, заложил руки за спину и уставился на серую улицу под серым небом.
– Романтик ты недобитый, Пианист, – повторил он. – Видать, за это Женька тебя и полюбила… Хватит. Не я тебе нужен, а кто получше. Правильно ты сказал: пустой я. Ни хера уже от меня не осталось!
Китобой шумно вздохнул: с облегчением ли, с сочувствием – Зузан не понял. Пианист лишь покачал головой.
– Зря ты так, Тайво, – сказал он. – Мы же тебя знаем. Ты не такой!
– Был не такой, да весь вышел. Всё, довольно. Где вообще Жанетта? Я за что…
И в этот момент внизу вдруг что-то обрушилось, зазвенело, раздался женский визг. Да на два голоса, не меньше!
– …ронцов! – перекрывая женские вопли, зычно прокричал снизу мужской голос. – Мне нужен Тайво Воронцов! Выходи, сукин сын, иначе клянусь – этой шлюхе конец!