На ладье стояла тишина - не о чем говорить! Очень уж давно на одной палубе. Все разговоры проговорены, байки рассказаны, бабы вспомнены, воеводы матюками обложены - о чем еще языком трепать?! Лучше уж помолчать...
Юрай развалился у мачты, пузом кверху. Пускал колечки дыма, крутил в пальцах скользкую глиняную трубочку из Модряни, всю в тончайших трещинках. Таращился по сторонам, примечал всяческие заметности и прочие красивости - вон, три сосын из одного корня растут - белка посадила, и к бабке не ходи, забыла, рыжехвостая, куда шишку закатила, или сова съела. Вон дупло здоровенное, в дубе высоченном и неохватном - филину жилье готовое, или дятлу гигантскому перелетному, бед окажется сей птиц на мрачных берегах Чусовой. А там и березки кудрявые, как на подбор выстроились!
А вон и скалы какие! К небу стремятся, тянутся! Черные, серые, с прожилками яркими - и зелень, и желтизна золотистая, и
багрянец! А тут и вовсе, красные, словно бураком натертые, не жалеючи. Или кровью облитые...
И прихотливые какие! Чуть задумаешься, дашь воли душе, и смотри по сторонам, примечай, удивляйся. Глазей на чудеса! Там заяц каменный уши навострил, там медведь-великан спит, там морда лосиная. Там и вовсе чудной зверь-коркодил пасть раззявил, словно солнце проглотить хочет! Не зная, и не поверишь, что это ветер с дождем постарались. Дух захватывает!
К иным, впрочем, и человек руку приложил.
Тут-то, кого только не жило, от сотворенья-то! И чудь, и вогулы, и вотяки! И до них ведь жили народы, старые люди, чьего имени и не припомнит никто - с самого потопу жили, а то и до него! Засели на соснах высоченных, да пересидели гнев божий! Слезли, да дальше жить принялись, пока не померли.
Но успели многое! И обтесать кое-где, и рисунков после себя наоставлять! Сплошь - шаманических. Олени с косулями, утки с гусями, фигуры всякие, да и просто линии перекрещенные по-всякому, вроде буквицы, а что значат - черт, да и тот забыл! Тамги мертвых вождей, живших во времена далекие, ветхозаветные - и как не смыло за века, спрашивается?
Юрай бы с мастерами теми потолковал всласть, дай ему кто волю! Любил ,бывший дозорщик засечной стражи прозвищем Скоморох всякие штуки такие! И мастеров уважал, стараясь докопаться до истины - почему так, а не этак?
Многое хотелось зарисовать, да в Москве потом, при случае, знающим людям показать - знал таких, как иначе? Но и не на чем, и нечем. Можно, разумеется, палубу угольком исчеркать, только проку с того... Не на грамотах же запечетлевать, что у дьяка в сумке. Не поймет! А коли не поймет, то и в ухо сгоряча сунуть может, а то и засапожником в потроха. Дьяк на это парень хваткий, да быстрый. И опытный - сам молчит, но за спиной шептались, что не только под Полчевым со свеями рубился, а много чего иного вершил, о чем до поры лучше не знать. Такое, в общем, и не удивляло - Юраю и самому кое-что забыть хотелось, чтоб по ночам не орать...
А дьяк сидит на самом носу, по сторонам зырит внимательно. Рожа хмурая, взгляд пронзительный - со стороны - будто врагов высматривает, ищет, кому б юшку пустить во славу государя Иоанна Васильевича...
Скоморох не удержался, хмыкнул в голос - никто, впрочем, не оглянулся - привыкли, что засечник дурит. Дьяк-то, не угрозы высматривает! А просто-напросто брюхом мается который день! Селедкою ржавой траванулся, или еще чего проглотил, не глядя. С ладьи же слабиться - то еще веселье всему воинству христианскому да всей реке, а терпеть до того, как на ночевку встанут - трудно. Потому и вид такой геройский! Превозмогает!
Дозорщик прикинул, не встать ли, ноги размять, но решил, что не стоит оно того! Лучше по сторонам глядеть, на чудеса разнообразные. Одно ведь общее у природных и рукотворных - одинаковых нет.
*****
- Еще немного, переход, другой, да будем на месте.
Проводник, долговязый да ушастый, жевал хлеб с салом. Откусывал крохотными кусочками, помогал ножом. Тщательно и подолгу пережевывал, глотал, жмурясь от удовольствия. Сразу видно, разбирается в голоде раб божий, прочувствовал!
- Что на месте, то хорошо, - задумчиво произнес дьяк, изрядно повеселевший - в кустах-то долго сидел, думали, медведь какой заломал уже! - и продолжил, - однако, Семка, рожа у тебя изрядно смурная. Будто волнуешься о чем. Или боишься?
Худой казак дожевал, примерился было куснуть еще разок... Потер грудь.
- Жжется, малость. А после - тянет.
- Тянет?
- То на дождь, - нахмурился проводник, посмотрел куда-то вдаль, в темноту. - А может и не на дождь...
Кто-то подкинул в костер обломок сухой сосновой ветви, обильно украшенной капельками засохшей до янтарной твердости смолы. Пламя, добравшись до подношения, радостно вспыхнуло, затрещало, осветило лица сидящих вокруг. Отшатнулись невольно от внезапного жара.
Вдалеке захлопала крыльями огромная птица. В прибрежных камышах злорадно заугукал филин, суля незваным пришельцам страшные кары.
Юрай почувствовал, как за загривке волосы дыбом встают. Не от страха, нет! Дозорщику из Дикого поля птиц ночных бояться невместно. Но где-то рядом, непонятно где, но близко, происходило что-то. Не доброе, и не злое. Просто что-то этакое, чему нет места в привычном мире. Он перекрестился, плюнул через левое плечо, услыхав, как впечатался в ветку смачный и увесистый плевок.
Затем мимолетно провел пальцами по пистолету - из массивной кобры торчало лишь “яблоко”. Дорогая штуковина, и капризная. Но пару раз очень ко времени оказывалась.
После - рукояти длинного, больше похожего на маленький корд, ножа с фигурным навершием в виде конской головы.
Изогнутый серпом бронзовый клинок, испятнанный зеленью патины - как не выводил - не выводится! Пару лет назад, в Новгороде, на ярмарке купил. Ну как “купил” - пьянчуга в грязных портках тыкал им в тень подзаборную, мол, ведьма, ведьма! Но промахивался, ранил себе руки. Визжал, то ли от боли, то ли от пьяного водочного страха.
Юрай отобрал от греха, чтобы не зарезался - прям напротив-то церкви, сплошной смех выйдет! И метнул тот нож прямо в тень, аж доски задрожали! Тень растворилась, а на клинке капля крови - темной, чуть с синевой даже. Пьянчуга с радости, а может и с перепугу, сгинул, как не было - только крик в воздухе повис. Видать, в ближайший кабак упрыгал, зеленым вином волненье заливать. А Юрай ножик выдернул, тряпицей обмотал, да в сапог сунул. Пригодится! И пригождался, конечно. С их-то службой!..
Как-то знающим людям показывал. Те, по-первости на стол начали серебро валить, меняемся, мол, на два веса?! А потом, рассказали, что к чему. Такие ножи изредка из бугров достают. А иногда – прямо в земле лежат, вперемешку с древними костями, сгнившим деревом, да черепками.
Вогулы, говорят, даже ходили с чудью меняться. Где когда-то деревенька их стояла, приходишь, кладешь чего нужное – иголок там, гвоздей с полдюжины, оселок какой, а потом, когда возвращаешься – прям под ногами что находишь. Бляшку, наконечник, а то и такой вот нож – но их мало, видать, даже под землей цениться не перестали!
Проверив оружие малое, ласково погладил пищаль. Тоже вещь добрая, надежная! Приклад яблоневый, замок скотский, ствол нашей работы! Пять рублей отдал, а не жалко!
В общем, кто бы не шагнул сейчас круг, освещенный костром, всякому встреча не по нутру придется! Но никто шагать не спешил – опасался, наверное. Только филин все нудил и нудил, скотина ушастая!
*****
На берегу рассиживаться не было ни времени, ни охоты! Чуть свет, ладью столкнули, воды прибрежные взбалмутив, да пошли, пошли, обгоняя раздосадованную утреннею мошку, что ночью досыта не нажралась. Сперва на веслах, матерясь на выдохе, а там и ветерок проснулся. Разбегался, да паруса натянул – шибше пошли! Буруны пенные, сзади вся гладь раскурочена!
Откинулись блаженно, отдыхая от весел – работа привычная, а все ж не любимая.
Проводник Семка, пригляделся к пробегающим мимо деревьям, расплылся в щербатой улыбке:
- Таким ходом, бог даст, к обеду к Медной горе подойдем!
Юрай чуть шею не свернул – еще немного, и как у того журавля вытянулась бы! Все обещанную гору высматривал.
Только нет гор! Утесы, холмы, сосны, снова утесы! А гор нет. Лось на берегу мелькнул – стоял у воды, отклячив тяжелую нижнюю губу, смотрел удивленно вслед рукотворным рыбам, мотал башкой…
Солнце заползло на самый верх, понемногу начало опускаться. Неторопливо, важно – будто боярин какой, под руки ведомый…
- О, а вон гора уже! – снова заулыбался Семка, ткнул рукой вдаль.
- Где? – спросил дьяк, таращась в указанном направлении, - не видно же никакой!
- Так прям перед тобою! – проводник заржал, что твой конь, махнул ладонью.
- Друже, а можно, я его прикладом стукну? – вкрадчиво спросил Юрай, берясь за пищаль, - чтоб не зубоскалил зазря!
- Можно и прикладом, - согласился дьяк, - но лучше баянетой – оно быстрее. И мучительства меньше.
- Одни горы вверх идут, а другие – вниз! – поспешил Семка, сообразив, что резать его, конечно, никто не будет, но по зубам могут и хлястнуть, чтобы не умничал. – Медная, как раз такая, что вниз идет.
- А что сразу не сказал, голову дуришь?
- Так вы и не спрашивали, - пожал плечами казак, - думал, знаете что как! Вы ж, мне сирому не чета, в Мааськве бывали!
Долго искали куда причалить. Проводник морщил лоб, тер глаза - за полгода все заросло до коварной похожести и неузнаваемости. Одни и те же кусты, камыши и прочая прибрежная растительность, маскирующая нужное место с удобным спуском...
Наконец, когда солнце уже коснулось частой гребенки сосновых вершин, пристали. Попрыгав в воду, навалились, вытащили ладью на глинистый, скользкий берег. Спотыкаясь, падая, вымазываясь по уши, но справившись! Завели толстые пеньковые концы, накрепко примотали к полудюжине глубоко вбитых кольев, пару канатов, для верности, замотали вокруг ближайших деревьев.
А то ведь, пойдет внезапно вода, и окажешься пешцем. Проснулся, прозевался, харю протер, а ладья твоя по течению уплывает. И заместо команды там - три вороны, и ворон за старшего - на мачте сидит, клюв чистит. Плавучий по волшебству корапь, етть яго кочерыжкой!
Тут же, под зарослями хмыза нашлась маленькая лодочка русской работы - лежала вверх свежепроконопаченным дном. Рядом весла. Одно целое, у второго трещина по веретену.
Дьяк вытер руки о чешуйчатый ствол, осмотрелся. Казаки ладью разгружать не спешили, ждали команды. Судя по рожам, надеясь озадачить этим местных - мы, мол, и так трудились, припас через сколько верст на горбах тащили!
- Что же товарищи нас не встречают?
Семка безразлично пошевелил реденькми усами, сплюнул.
- Да заняты, видать. Камень ломают, время еще светлое.
- И сторожу не выставили, и жрать никто не готовит?
Проводник заозирался:
- Ну, может, на охоту все пошли, или еще что...
- Понятно, - подытожил дьяк, обернулся к своим, - готовься, хлопцы, може борща варить щас будем.
Хлопцы похватались за оружие, зазыркали грозно - трепещи вражья морда, бойся!
От берега шла натоптанная тропа, вывела на широкую поляну, на которой выработка и шла. Деревья все безжалостно выкорчеваны, ямищи всюду, отвалы пустой земли... За поляной - холм, на котором торчало два сруба. От одного осталась лишь обгоревшая стена.
- Не, то в порядке все, - кивнул Семка на пожарище, - то Крещенье отмечали, да сожгли по дурости...
- Грибы жрали, что ли? - удивился дьяк.
- Да я и не помню, что уж тут, - потупил продувную харю проводник. - А может и ягоду ставили... Столько всего потом было, из памяти выдуло.
- Выдуло, - хмыкнул Дымко, бывший стрелец, - оно, дело знакомое.
Казаки засмеялись - каждый мог долгие повести вести о последствиях неумеренного и окаянного пьянства.
- Главное не выдуло хоть? - посуровел дьяк.
- Да ни в жисть! - перекрестился Семка, указал в сторону поваленной ветром сосны - падая, та вывернула почти ровный круг земли на корнях. Получился небольшой буреродный грот. С двух сторон земля, сверху толстый ствол, ну и ветки повсюду. За лето трава вымахала - его и не видно.
- Туда закатили. Еще сухостоя накинули! - засуетился Семка, бросился туда, отшвыривая лесной мусор. Отпрыгнул вдруг, споткнулся, рухнул на задницу.
- Змея!
- Кусила? - дернулся к проводнику Юрай.
- Не, не, не....
Мелькнула серая ленточка, с темным пятном на голове.
- Так это же медянка!
- Скакнула, жалом шарит...
Семка поднялся. Продолжил раскапывать. По кивку дьяка, ему на помощь пришли остальные.
Добрались быстро!
Дьяк проскочил мимо расступившихся бойцов, протер бок глыбины, прячущейся под завалом. Мелькнула яркая весенняя зелень...
- Слава те, Господи! - выдохнул дьяк, размашисто перекрестился. Вслед за ним, начали креститься и казаки. Даже Юрай не удержался.
- Не подвел, брат, не подвел!
- А то! - подбоченился проводник. - Я ж в горном деле который год! Все премудрости превзошел, ну!
- Ну! - радостно подтвердил дьяк, - быть тебе, Семка, первым другом Приказа с сего дня! Шубу с плеча государева обещать не могу, но обиды не будет, ты меня знаешь.
- Не по Семке государева шубка, - хихикнул проводник. А после, как-то разом обмяк, словно выдернули из хребта стержень тревожности и ожидания, - да и не за ради награды служим!
- Ты ее получи, главное, - прогудел Дымко, - а прогулять мы не побрезгуем!
Казаки поддержали реготом - награду-то, прогулять - милое дело! Особливо - заслуженную!
- Не за ради, но не побрезгую, агась! Дурных нема!
- Ну раз нема, - отсмеялся дьяк, - то давай хлопцев твоих искать, а то как-то не по-людски выйдет, если общую награду вашу, поделим за глаза.
Искать долго не пришлось. Все шестеро лежали в одной неглубокой яме, кое-как, на скорую руку забросанной землей. В глинозем, тот, кто закапывал, в головах и в ногах, воткнул по еловой ветке, щедро окропленной кровью.
Мигом осунувшийся дьяк приказал добытчиков из ямы вытащить.
Казаки, то и дело оглядываясь на темнеющее небо - до заката осталось мал-мало! - вытащили убитых, разложили в ряд на траве присыпанной земле...
- Скороморох, погляди, - хмурый дьяк указал на рваные раны. Почти у каждого! - Побили стрелами, покололи, везучих дорезали, а потом на поживу бросили. А потом, как звери объели, в могилу стащили. Так?
- Не так, - помотал головой дозорщик, - так, но не так.
- Это как? - не уловил дьяк.
- Их живыми рвали еще. Не всех, многих.
*****
За цепочкой костров бесновались жуткие твари. Вроде волки, а вроде и нет! Больше привычных серых раза в полтора! Зубы в палец! Скалились, рычали. Но кидаться сквозь огонь не спешили. Понимали, что добром не кончится!
Изредка хлопали выстрелы - пороху с пулями было с запасом, но частить дьяк запретил - раз “собаки” пришли, жди охотников. С копьями и луками.
Ближе к полуночи пришли и охотники. Свистнули стрелы, полетели из темноты. Заорали раненые, осел Семка-проводник, с длинным древком в груди - сбережет государь шубу. Не придется мертвеца награждать. Двое кинулись оттащить мертвеца к срубу, в котором, в тесноте, уже трое лежало, клыками порванных...
- Не стрелять! - снова скомандовал дьяк, понимая, что еще миг, и пищали бессмысленно плюнут свинцом. Не видно охотников, костры слепят! Не в кого стрелять!
С неба опять посыпались стрелы. На этот раз - все мимо легли, разве что одна в сапог Юраю воткнулась, приколов за самый кончик, чудом миновав пальцы.
Тот выдернул, глянул мельком, да и вышвырнул подальше - что смотреть, стрела, как стрела?! Разве что наконечник бронзовый, нитки из портянки намотались, как на веретено...
Волки взвыли, отступили...
Сквозь поникшее пламя Юрай увидел охотника. Лучник сидел на огромном олене с золотыми рогами, скалился гневно, выцеливал из длинного лука... Вспышка выстрела на миг ослепила.
Пуля щелкнула оленю точно в голову, опрокинув его на спину. рога свалились, лучник улетел в кусты.
- Вот же затейники! - рассмеялся Юрай, начал перезаряжаться. Порох сыпался ровной струйкой, мерно
шелестящей по стволу.
- Приготовится, щас попрут! - не хуже голодного зимнего волка, взвыл дьяк. Потянул саблю из ножен, воткнул в землю перед собой. Хорошая у дьяка сабля! Говорил, что не с простого шляхтича снял, с магната содрал, упокоив в честном бою!
Юрай хмыкнул про себя - ох и любит покрасоваться командир! Не, наше дело привычное, бей прикладом по хребту, чтоб глаза на лоб лезли. А саблей, то так, перед девками гоголем ходить, грудь выпятив!
Захлопали луки, направляя на русских бронзовый дождь. И, не дожидаясь, пока стрелы рухнут вниз, волки и всадники атаковали.
Юрай бросил взгляд на соседа - обомлел. Вместо Дымка рядом стоял незнакомый вой, чуть ли не в сажень ростом. От ушей - жалкие обрубки, морда хищная, морщинами и ехидной ухмылкой покореженная - такого встретишь, за нож схватишься. Или что под руку попадет!
Но пищаль держал крепко, на врага смотрел уверенно. И все лишние мысли Юрай до поры вышвырнул из головы подальше! Не до того!
Первую волну атакующих выстрелы смели подчистую. А вот вторая дошла.. И вломилась, и вгрызлась... И отлетела, избитая, поколотая, да отмудоханная. Отдышалась, изумленно ругнулась, выхаркала выбитые зубы и клыки, да кинулась снова, распахнув пасти, щетинясь бронзой клинков и копий...
И снова отхлынула, получив по сусалам!
Юрай оглянулся - ровно половина осталась от тех, кто днем на сей берег ступил. И незнакомца не видно - то ли в той куче тел лежит, где кусок кафтана виден, кровью залитого, то ли пригрезилось с перепугу.
- Ну что, - заорал дьяк, потрясая окровавленной саблей, на рукояти которой то ли мех свисал, то ли волосы - рубился старшой, что и говорить, яростно! - час пришел, помирать будем!
- Я их всех переживу, - заорал в ответ Юрай. Пищаль, размочаленная о вражьи хребты упала под ноги – толку от нее! Ни стрелять, ни бить!
Скоморох вытащил старый нож, примерился к тяжести. Один удар всяко за ним, а дальше… А дальше, что будет, то будет!
Костры затоптали почти все – лишь два еще горят, да третий тлеет, все пытается справится с тушей лучника, облизывает доспех, готовится поджарить бедолагу-мертвеца. Ну то пусть, быстрее к себе в рай попадет, к девкам красным, да бузе игристой...
Всадники на поддельных оленях, пошли в атаку. Явно последнуюю – стопчут, не заметив! Сколько там защитников осталось...
Прошипело им навстречу несколько выстрелов. Ноги одного «рогатого» коня подломились, всадник улетел через голову. Брякнулся мешком с навозом... Еще одному попало в плечо, швырнуло наземь.
Наконечник копья, будто язык пламени. Как приклеенный смотрит куда-то в грудь. Насквозь пробьет, из спины выскочит!
В напрасной попытке отдать жизнь не за так, Юрай вскинул нож…
Копейщик, распахнув узкие глаза до полной круглой невозможности, увел оружие в последний миг, пронесся впритирку. Скомороха чуть не сбило волной и топотом копыт. Отшатнувшись, Юрай изо всех сил метнул ему в спину нож – чуть запястье не оторвалось! Тяжелая изогнутая бронза ударила точно между лопаток. Воин вскинул руки, роняя копье. Сполз с разноцветного ковра, что лежал вместо седла, грянулся на землю, перекатился и застыл…
Над самым ухом хлопнул выстрел. И стало удивительно тихо. Лишь постреливали угольки в затухающих кострах.
Обе силы – одна, подыхающая, израненная. Вторая – удивленно-задумчивая, оглядывающаяся на прорехи в строю. Много их, тех мест пустых! Куда больше, чем стоило бы!
И между ними, по окровавленной истоптанной земле, покрытой обломками оружия, трупами, убитыми лошадьми, волками и золой из потухших костров, вдруг парой пробежали огоньки. Ярко-рыжие, треугольные, будто уши кошачьи.
Пробежали, словно проводя черту…
Раз, и вместо кошачьих ушей, стоит перед полудюжиной израненных казаков, уже с жизнью попрощавшихся, девушка. небольшого росту… Из себя ладная, в руки так и просится…Коса ссиза-черная и не болтается, а ровно как прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то зеленые...
- Уходите.
- А если нет? – дьяк саблю в чьей-то груди оставил, в руке копье чужое. Но смотрит орлом. Мокрым, ощипаным, но орлом!
- Тут останетесь. Мертвыми.
- А если уйдем?
- То уйдете.
- У меня приказ Государев.
- Раз ему надо, пусть приходит! – девка сердито вскинулась, платье зазвенело, словно медь листовая.
- А ведь придет… - с некоторой даже грустью произнес дьяк, взвесил на руке чужое оружие. Посмотрел на девку насквозь. Она дернулась от злости.
- С ним и поговорим!
Девка развернулась и пошла. Все так же чуть слышно позвякивая на ходу.... За нею потянулась стража. Числом, как отметилт Юрай с определенным злорадством, изрядно поредевшая. Было б две ладьи, еще неизвестно кто кого!
- Отбились, вроде? - повернулся дьяк с выжившим.
- Рожа у тебя, ну чисто упырь…
- У упырей гаже, уж поверь, - устало оскалился дьяк. – Клыки, опять же. Харя перекошенная...
*****
Тяжело груженая ладья с трудом шла против течения. На весла налегали до хруста в спинах. И ветер, как на зло, в рожи дул, толкая обратно, к месту, где навсегда упокоилось чуть ли не три десятка справных казаков, да старых людей без счету – а что их считать, басурман Христа не ведающих?
Юрай с трудом разогнулся, покосился на глыбину. Водруженая на ладью, замотанная старым парусом, она взор так и притягивала – как юродивый. И гадко, а тянет..
Скоромоха чуть не стошнило – с трудом удержал утренний сухарь.
Свесился через борт, зачерпнул водицы, прополоскать рот от кислой горечи. Матернулся оглушительно. Они шли мимо отвесной скалы, на которой – и как добрались только? – на высоте в пять-шесть саженей, была нарисована дивная фигура. Контур – желтой охрой, а внутри – зелень. сплошная. Показалось, что фигура руки к ладье тянет. И с каждым мигом все больше становится
Юрай отшатнулся от наваждения, перекрестился. Мимо этой вот, зелёной, они третий раз плыли – голову на плаху был готов сам положить. Оглянулся на командира. Тот, судя по смурной харе, тоже ту девку увидел. И тоже кое-что понял.
- Не выпустит нас Хозяйка.
Дьяк, бледный от злости и многочисленных ран, оскалился что давешний упыряка.
- И что делать предлагаешь?
- Каменюку сбросить. Она ей дорога.
- Она и нам дорога, не помнишь, разве, наказа?
Скоморох посмотрел на дьяка. Серые обычно его глаза налились тусклой болотной зеленцой, как у давнего покойника.
- Тьфу, ты, черт, - выдохнул Юрай и кивнул Дымку.
Бывший стрелец, перехватив пищаль, тюкнул дьяка в затылок. Тот как подкошенный завалился, цепляясь скрюченными пальцами за борт.
- Вернуть, говоришь?
- Хоть попробуем...
- Не простит он тебе, Юрай.
- А я себе не прощу, если мы все тут сдохнем!
Связанный по рукам и ногам дьяк шипел сорванной глоткой, материл соратников-предателей. Но зеленая глыба ухнула в воду, обдав с головы до ног, чуть не перевернув ладью.
А потом, за следующим поворотом лесной реки открылась вдруг Казань.
Отдельное спасибо многоуважаемому https://catofoldmemory.livejournal.com за помощь и вообще!)
