Кто захочет поблагодарить - координаты в заглавном. Но согласен и на добрые слова)
По его окну ударил залп. Рама разлетелась в клочья, снова засыпало штукатуркой. Анджей закинул винтовку на искореженный подоконник, дострелял оставшиеся патроны.
Упал на живот, и пополз к окнам, выходящим на задний двор, минуя поваленную Байдой мебель. В окна то и дело влетали пули, засыпали крошевом...
Орков было множество и на заднем дворе. И все были при деле, забыв про окна. Одни сбивали замки с угольных складов — Матиушу—то, душегубцу, повезло — на каторге уже. Всяко лучше, чем топором по темечку.
Вторые выводили лошадей из конюшен, плотоядно скалились. Предвкушая.
Подолянский, с замиранием сердца, глянул на геологический домик. Странно, орки его будто и не видели. Должно быть, решили, что раз не стреляют, значит и время тратить не следует. Успеется. Показалось, что дрогнула занавеска, мелькнул за тканью профиль Юлии...
Из ворот вывели Барабашку. Лошадка встала вдруг на дыбы, замолотила копытами. Угодила разряженному «под дятла» орку в голову — шлем аж хрустнул. Щелкнули выстрелы, похоже, что из отдушин подвала. Два орка упали, завизжали.
Остальные, бросив лошадей, схватились за оружие. Полдюжины кинулось к задней двери. Подолянский им даже посочувствовал — махать кинжалами и махать. Дверь дубовая, в ладонь, еще и железными полосами усиленная.
Подолянский подскочил к окну, на удивление, везучему, ткнул стволом винтовки в жалобно дзынькнувшее стекло. Не успели осколки упасть на пол, как он опустошил барабан и рухнул на пол. Очень вовремя — потолок над головой буквально взорвался — прапорщика в который раз обсыпало штукатуркой пополам с щепой. Снизу все так же размеренно стучали выстрелы.
Анджей охлопал карманы — патронташ свалился где—то в хаосе разгрома. Осталось два барабана к винтовке и один к револьверу. Совершенно несерьезно, учитывая количество живых врагов. Пока еще живых.
Внизу была практически идиллия. Байда, с замотанной окровавленным бинтом рукой, сидел на лестничной площадке между этажами и, морщась при каждом выстреле, неприцельно лупил во двор через небольшое окошко. Рядом с ним лежала патронная сумка, доверху наполненная снаряженными винтовочными барабанами. Развлекаться поручик мог еще долго.
На первой ступеньке сидела Ярослава, перезаряжала барабаны, кривила измазанное лицо, когда пуля не хотела лезть в тугое гнездо...
Подолянский наклонился над ней, мимолетно коснулся губами щеки, шепнул:
— Я тебя люблю, чудо!
Со стороны дежурки раздалась вовсе уж адская стрельба. Подхватив несколько готовых барабанов, Анджей кинулся туда. Но все было в относительном порядке — орки на приступ не шли...
Вацлав, сидящий за дубовой стойкой, уронил на пол пустую винтовку, поймал брошенную ему Подолянским, прицелился... Что он видел в дыму, плотно затянувшем дежурку, было непонятно, но вряд ли старый пограничник тратил выстрелы зря.
— Помогай! — крикнул каштелян. — Рудык все!
Объездчик, действительно, был все. Не повезло рядовому. Куда попали, прапорщик уточнять не стал. И так видно, что парень остывает...
— Помогите! — раздался из коридора крик Яры. — Они в окна лезут!..
Анджей рванулся в коридор.
«Они» действительно лезли в окна, точнее пытались. Со скрипом отлетали вырванные с корнем ставни, за решетками маячили злобные физиономии. Однако железные прутья, намертво вделанные в бревна стен, не поддавались, лишь отзывались искрами и скрипом на попытки вышибить преграду. Подолянский открыл огонь из револьвера, и три мысли одновременно посетили Анджея.
Первая — орки не могут пробиться внутрь, а вот стрелять — вполне могут.
Вторая — если можно стрелять снаружи внутрь, это же правило действует и наоборот.
Третья мысль зависла где—то на втором плане, оттесненная товарками, пока Анджей стрелял. И лишь со щелчком бойка по опустевшей каморе Подолянский подумал — а почему дверь не ломают?
В следующее мгновение дверь сама ответила на вопрос — взорвалась смерчем огня и щепок, ударила прапорщика горячей взрывной волной, со всего размаха приложив о дощатый пол. Следов ворвался дым, удушливый, серный, будто вырвавшийся из самых глубин ада.
Подолянский скорчился на полу, прапорщик был контужен, ослеп и оглох. Больше всего хотелось лечь совсем, замереть хоть на пару мгновений. Всего ничего, самую малость перевести дух, выждать пока дым рассеется и вдохнуть толику чистого воздуха вместо той густой субстанции, которая заполняла коридор, обжигая носоглотку. Казалось, что дым напичкан крошечными иглами, крошевом пемзы, раздирающим глотку и легкие.
Подолянский, наверное, сдался бы и таки прилег, поддавшись зову измученного, контуженного тела. Но в голове полыхнуло: «Яра!»
Рыча от боли, жадно хватая воздух, глотая его. Подолянский встал на четвереньки, мотнул головой. Глаза слезились, в ушах адски звенело. Прямо перед Анджеем в пролом лез огромный дикарь, размалеванный и страшный.
Дверь подорвали петардой с хорошим зарядом пороха, — хватило на прочные доски из мореного дуба с железной оковкой. И все же хватило не до конца — полотно разворотило, но петли и засов устояли. Теперь в оскалившуюся клыками щепок пробоину старался протиснуться дикарский воин, очевидно местный штурмовик, с двухклинковым кинжалом в зубах и топориком в лапе. Позади маячили оскаленные рожи, нечленораздельными воплями подбадривавшие собрата. А еще дальше Анджей отчетливо увидел поверженного голема, скрывшегося под зелеными телами в боевой раскраске. Самый большой дикарь, в деревянном доспехе из планок на шнурках и высоком шлеме с пародией на плюмаж из разноцветных хвостов, забрался на горб котлового кожуха, выпиравший из «спины» самоходной машины, и потрясал дубиной. Имел право — победитель железного чудовища людей, ведомого духами огня и воды.
Анджей еще успел подумать — с големом что—то не то... а затем осознание всего происходящего нахлынуло, резко, потоком воды из ведра, набранного у дна колодца, где вода похожа на жидкий лед.
Зеленая тварь почти залезла внутрь — сейчас откинет засов, удерживавший в раме остатки двери — и все. С нечленораздельным воем, рвущимся из обожженной глотки, прапорщик бросился на врага. Нож куда—то пропал, да и не было смысла лезть в рукопашную с дикарем.
Подолянский ухватил разряженную винтовку и с размаху отоварил зеленого прикладом. Приклад у армейского винтаря, да еще перестволенного на «пограничный» калибр в шесть линий, дивно тяжел.
Орк, получив удар, способный вышибить сознание у человека, лишь рыкнул и наугад махнул топором. Оглушенный враг плохо видел в дыму, но Подолянский все равно едва успел закрыться винтовкой, приняв лезвие топора на ствол. С лязгом вспыхнул фейерверк искр, тяжелый удар отдался в руках. Орк оглушительно завопил, рванулся внутрь, сдирая клочья кожаной брони и собственной шкуры о щепки, размахивая топором, и неразборчиво ругаясь.
— В сторону! — гаркнул Вацлав, сдвигая плечом шатающегося прапорщика и замахиваясь собственной винтовкой.
Несколько мгновений в тесном коридоре творился полный ад. Полуслепые от едкого дыма, оглохшие, задыхающиеся противники убивали друг друга. Не сражались, а просто убивали, разя наугад и получая такие же неприцельные удары. Воздуха на ругань и крики не хватало, враги хрипели и рычали, словно дикие звери, ведомые лишь инстинктами.
Орочий топор с лязгом переломился о ствол винтовки, которым Вацлав заблокировал выпад. Анджей получил удар в грудь, скользящий, но достаточный, чтобы отшвырнуть к стене. Жесткое дерево ударило в спину и плечо. Каштелян тяжело оперся на винтовку, будто старик на высокий посох. Мгновение казалось, что Вацлав просто замер передохнуть, но затем он пошатнулся и начал сползать вниз. Алые капли частым дождем падали на истоптанные доски пола, красные пятна стремительно расползались по штанинам — орочий нож попал в живот, и попал глубоко. С глухим стуком Вацлав упал на колени, выпустил, наконец, оружие и завалился набок.
— В бога душу мать, — прошептал Анджей, видя, как жизнь по капле уходит из взгляда поверженного соратника.
Сквозняк уже вытянул большую часть дыма из коридора. Снаружи, через пробоину в двери, на фоне протяжного механического свиста, доносились вопли и дробный лязг — дикари доламывали поверженного голема. Застрявший в проломе орк дергался, раскачивая окровавленной головой, по которой щедро прошлись винтовочными прикладами. Кажется, его тормошили столпившиеся позади налетчики, пытаясь вытащить и открыть дорогу остальным. По ходу тормошения дикарь, раненый, однако не убитый, пришел в себя, поднял голову и завращал налитыми кровью глазами. Подолянский пытался встать, однако ноги скользили в крови, руки стали ватными. Орк зарычал, дернулся, стараясь протиснуться. От двери с хрустом отслаивались щепки, рык зеленого длился и длился, будто в легких бандита хранился нескончаемый запас воздуха. Еще один могучий рывок — орк почти проломился внутрь, за ним вопили и орали, предвкушая скорую победу.
Бахнуло так, что Подолянский вновь потерял слух — грохот выстрела отразился от стен и темного потолка. Яра не удержалась на ногах, отдача чудовищной лупары — и где только хранилась, раз не видел до того? — толкнула девушку на пол. Сноп картечи прошелся по и без того изрядно разбитой голове орка с предсказуемым итогом. И почти сразу же там, снаружи, раздался чудовищный грохот, выворачивающий, казалось, наизнанку весь мир. Застрявшего орка, который уже был мертвее мертвого, забросило внутрь ударной волной, как пушинку. Подолянский скорчился, обхватив голову, он кричал, будто пытаясь встречным звуком заглушить грохот и звон в ушах. А под сводами черепа колотилась одна—единственная мысль — теперь ясно, что это был за свистящий, неестественный шум, на фоне которого дикари разламывали голема.
— Вставай... — прохрипел Анджей. Сглотнул, чувствуя, как звуки едва слышно скользят по пересохшему горлу. Повторил, громко, надсаживая голос. — Вставай! Надо идти!
— Надо идти, надо, надо идти... — он повторял это вновь и вновь, пока они с девушкой тащили раненого, и все—таки пока живого Вацлава, пока доламывали разнесенную в хлам дверь. Пока брели через двор, поддерживая друг друга, волоча истекающего кровью товарища.
Страшное это дело — взрыв перегретого парового котла. Не дай Царь Небесный оказаться рядом, когда совокупная энергия огня и воды превозмогает металл. Обломки взорвавшегося голема разметало по всей округе, перемолотив заодно в фарш все, что оказалось на железной машине и рядом с ней. Конечно, все могло выйти случайно, просто по ходу разбивания голема орками. Но Подолянский верил, что ничего случайного здесь не было. Он отчетливо представлял, как в последние мгновения жизни, под грохот орочьих топоров по клепаной обшивке, пан Маслопуп, отчаянно матерясь, обжигаясь о горячий металл, ворочает разводным ключом в тесной утробе голема. Как срывает предохранительный клапан, а затем выкручивает инжекторы до отказа, чтобы вода хлынула в раскаленный докрасна котел.
Интересно, улыбнулся ли граничар напоследок, представляя, сколько лучших орочьих воинов захватят с собой на тот свет один устаревший безоружный голем и немолодой големо—гренадер? Или на это уже не хватило ни времени, ни сил?..
Теперь никто не узнает.
— Вперед!
Время уходило, быстро, с каждой секундой. Пока еще дикари не оправились, не пришли в себя, но сейчас непременно соберутся и повторят атаку.
— Куда? — отчаянно возопила Яра и сразу осеклась, сообразив, куда Подолянский тащит полуживую и одного полумертвого.
Конечно, к избе, где заховались геологи. Больше некуда.
— Быстрее, — шептал пограничник, скорее самому себе.
Они дошли, как раз когда вопли за оградой стали громче и организованнее. Один из казавшихся мертвым орков ожил, попытался цапнуть Анджея за ногу. Дикарь был контужен и плохо соображал, он промахнулся и сучил ногами, извиваясь в траве, в попытках дотянуться вновь. Подолянский отпустил Вацлава и взял у девушки винтовку, Яра сама, без команды подставила плечо, принимая на себя тяжесть раненого. Анджей развернулся, неверными пальцами достал барабан, чтобы перезарядить оружие. За его спиной Яра заколотила свободным кулачком в дверь геологической избы, крикнула во весь голос:
— Откройте! Откройте скорее!
— Отобьемся, — выдавил Подолянский, отжимая запирающий рычаг на винтовке.
Анджей не понял, сказал он это или подумал. Наверное, все же подумал, а то язык распух и ворочался в пересохшем рту как замешанная на мелком щебне квашня. Самое время порадоваться, но прапорщик слишком устал. Кровь на лице липла мерзкой жижей. Вацлав пока дышал, тяжело, хрипло, но дышал. Значит, надежда еще оставалась.
— Отобьемся, — повторил Анджей, теперь точно вслух.
Пальцы не слушались и потеряли чувствительность, каждое движение приходилось контролировать глазами, тщательно, чтобы не выронить предательски гладкий и скользкий цилиндр с зарядами. Геологи впустят, можно будет еще повоевать. Лучшие воины налетчиков превратились в рубленые котлеты на пару, остальные конечно постреляют и понабегают, но уже наверняка без прежней резвости. А помощь скоро придет, наверняка придет...
Крики и стук Яры отдалились, стуча в уши, словно через толстые подушки.
Ну почему так долго?!..
Барабан встал на место с приятным, звучным лязгом, как положено верному оружию, что готово разить врагов направо и налево. На краю зрения возник Байда, окровавленный и страшный, с револьвером в руке — живой, чертяка! Сзади громыхнул отпираемый засов, и то был самый приятный звук в жизни Подолянского — воистину, ангельские трубы. Теперь, с Байдой, у которого руки и ноги на месте, Анджей поверил — точно отобьются!
Коротко и громко взвизгнула Яра, как—то совсем не радостно. Будто заяц в силок угодил. Лицо Байды, без того перекошенное от боли, исказилось еще сильнее, он поднял руку с «Марсом», не то указывая за спину Анджею, предупреждая, не то целясь.
Гром... Откуда гром зимой?.. И почему он никак не заканчивается?..
Подолянский понял, что не чувствует ног, а сила как будто потекла из пальцев. Револьвер налился холодом. Мгновение — и пограничник уже не мог сказать, держит ли он вообще что—либо в неверных руках. Все вокруг поднималось, будто Анджей становился очень маленьким, совсем как в сказке. Подолянский осознал, что падает, медленно—медленно, в тягучей жаркой тишине. Было горячо — спину будто окатили кипятком. И уши горели, как в детстве, после тяжелого отцовского вразумления. Отчего—то заболела левая рука. Вроде и не сильно, а не поднять, даже пальцами не шевельнуть.
Сознание Анджея потухло, как огонек в керосинке — рычажок повернули и все. Возвращалось оно существенно дольше и как тот же огонек — разгоралось слабо, рывками. Все тело жег колючий огонь, словно в сердце зажглась големная топка, и перегретый пар стремился наружу через поры. Подолянский не чувствовал ног, а грудь сдавило, будто камней навалили сверху. Анджей попробовал вздохнуть, но тяжесть не отпускала, и воздух лишь сочился тонкой струйкой в легкие.
«Я ранен»
Мысль пришла на ум сама собой. Даже не мысль, а знание тела, подсказка инстинкта.
«Я ранен. Тяжело»
Подолянский моргнул. Понял, что лежит. А прямо на него смотрит Байда, который прилег зачем—то рядом. Потребовалось мучительно долгое время, чтобы понять — нет, не смотрит. Поручик мертв, взгляд остекленел и устремлен в никуда.
— Почему так долго?
Голос показался знакомым, очень знакомым. Одновременно и далеким, и очень явственным, словно говорили прямо над ухом. Ответ же наоборот, вышел совершенно неразборчивым.
— И вы все равно не справлялись, — недовольно перебил первый, ровный и отчетливый голос. — Нам пришлось вмешаться.
Снова невнятные оправдания...
— Мы недовольны, — холодно сообщил невидимка. — И разочарованы.
Тишина. Тягостная, наполненная угрюмой злобой, когда и хотелось бы возразить наглому допросчику, а нечего.
Анджей узнал голос. А узнав, подумал, что его окончательно накрыло бредом от ранения. Потому что такого быть не могло. Пограничник аккуратно скосил глаза, стараясь не шевельнуть головой. Хоть мысли и разбегались от внутреннего жара, Анджей понимал, что его приняли за мертвеца. Немудрено, после выстрела в спину, едва не в упор. Интересно, что из важного задето? Если бы печень, уже помер бы, даже левой ногой не дрыгнув. Легкие? Но вроде дышится... Плевать, главное, что живой. Хотя, еще что—то с рукой, кажется, ее тоже зацепило, и крепко.
— Никаких пыток и насилия. Тела не трогать! — приказала Юлия.
Геологическая барышня говорила быстро, зло, резко. Светлые волосы растрепались и словно поседели из—за хлопьев сажи и пепла. Черты лица заострились, стали жестче — девушка сбросила маску юной девы и обернулась кавалерист—девицей из столичного водевиля. Только вот комичности в новом образе не было ни на грош. Новая Юлия выглядела и вела себя как человек, привыкший приказывать и точно знающий, что приказ будет исполнен. Немедленно.
Женщина держала револьвер с взведенным курком. Держала уверенно, как солдат, который не просто знает, за какой конец берут оружие, но и регулярно подкрепляет знание практикой. Другой прикрывала левый глаз, прижимала плотно, будто стыдясь полученной раны. Раны никакой не было, ни единого пятнышка крови не наблюдалось на лице. Лишь немного сажи, которую радостно растаскивал ветер от горящей заставы.
«Это она»
Подолянский понял, кто выстрелил ему в спину. Закрыл глаза, чувствуя, как жгут подступившие злые слезы, боясь выдать себя рыданием. Плакать хотелось от ярости, от понимания, что всех их обманули. И его персонально — тоже. Поймали на крючок как последнего дурня...
«Но зачем?..»
— Так не по местным обычаям. Будет выглядеть подозрительно. Словно не зеленые бесчинствовали, а гвардейцы куртуазили, — собеседник геологической барышни, высокий, смутно знакомый, ухмыльнулся на последних словах.
— Склонен согласиться с уважаемым... коллегой, — главный «геолог» тоже преобразился. Гладко зачесал волосы, распрямился и будто плечи расправил. Теперь он походил на военного не только голосом и взглядом. От ученого не осталось ничего, кроме легкомысленной жилетки, перечеркнутой полосой сажи. — Набег банды дикарей без сопутствующих эксцессов будет смотреться в высшей степени подозрительно. Тем более, наши «помощники» успели, так сказать, поработать над образом ранее.
— Это верно, но теперь работа, как вы выразились «над образом» неуместна. Вырезанный хутор и несколько местных покойников без рода и связей, это в традиции, это нормально. Ни у кого не возникнет ни вопросов, ни тревог. Лишь подкрепит картину происшедшего.
Юлия говорила холодно и размеренно, было очевидно, что мертвецы для нее привычны и не вызывают никаких чувств. «Секретарша» не убеждала и не призывала согласиться, а четко и внятно расписывала собеседникам, отчего приняла именно такое решение. И сразу становилось понятно, что возможность выбора не предусмотрена.
— Разгром заставы, это уже не гибель пары хуторян, — разъяснила диспозицию женщина с револьвером. — Это скандал, и дело дойдет до высшего руководства их ведомства. Кроме того, здесь у каждого есть какие—нибудь городские родственники, друзья, сослуживцы. Они станут живо интересоваться происшедшим. Нехорошая смерть, оскверненные трупы — это все вызовет ярость и желание отплатить. Кто знает, куда приведут поиски какого—нибудь мстителя? Совсем другое дело — честная героическая смерть в бою. За нее, конечно, тоже захотят отомстить, но уже не столь ретиво. Опять же, если протолкнуть по вашему департаменту поголовное посмертное награждение и пенсии.
— Хм... Да, склонен согласиться. Есть в этом определенный резон. Можно будет и в самом деле списать на торопливый отход...
— Добыча — зеленым, как договаривались. Но все помещения сжечь дотла, чтобы не возник вопрос, куда исчезли бумаги. И, повторюсь, никаких издевательств и глумления над телами! Орки просто не успели, потому что пришлось спешить, уходя от близкой подмоги, что спешила на выручку, — подвела итог Юлия. Снова не уговаривая, не призывая согласиться, а ставя в известность. И собеседник «геологов» (Анджей его узнал — отчего стало еще хуже — вот кого не ожидал здесь увидеть) склонил голову — перед женщиной! — молча, признавая ее право командовать.
— Пограничники четвертой заставы героически бились и пали в бою, — вынесла окончательное решение Юлия. — Думаю, начальник блиц—шквадрона не последний человек в пограничной полосе, и вам, пан Побережник, не составит труда убедить всех в правильной версии этого печального, трагического события. И проверьте, чтобы никто не смог опровергнуть ваши слова.
— Один из первых, смею вас заверить.
— Вот и прекрасно. Продемонстрируете. На этот раз постарайтесь нас не разочаровать.
Подолянский чувствовал, как сознание снова утекает, будто ручеек в землю уходит капля за каплей. Анджей понял, что умирает. Глупо, бесславно. Горячие слезы бессильной ярости сочились сквозь плотно сомкнутые веки, а вместе с ними из прапорщика уходила сама жизнь.
