Кому ведомо будущее? Никому оно не ведомо. Разве что Богу, но тот никому не рассказывает. Уж Мирослав то хорошо знал, чего стоят все похвальбы астрологов и колдунов насчет прорицания грядущего. А уж про ворлоков, сиречь, чернокнижников, и вовсе говорить скучно. Наглотаются книжной пыли и несут высокопарную чепуху, которую и сами не понимают.
Было тепло, следопыта потянуло в дрему. Это было самое сложное - придти в нужное состояние духа - спокойное, безмятежное, сугубо созерцательное, не свалившись в сон. Ну и нашептать верные слова без зевотного выворачивания челюстей.
Лагерь остался в стороне. Хоть и недалеко, но подлесок надежно глушил звуки. Впрочем и звуков тех было всего ничего. Банда остановилась как на обеденный передых, то есть даже без костерка. Вода из фляги, кусок солонины и сухарь, а для сна войлочная скатка под спину да плащом укрыться. И обнаженный клинок под рукой. Но до вечера было еще далеко, и пока Швальбе с Гавелом судили да рядили насчет улик, Мирослав по давней привычке отправился слушать лес.
Тихо. Спокойно. Хорошо...
Следопыт родился в далеких краях и долгое время думал, что нет ничего прекраснее Степи. Рассеченной зеркальными клинками рек и причудливой резьбой оврагов. Но пришло время, и Степь предала, изгнала, вынудила искать приюта в иных землях. А потом Лес спас ему жизнь, вернее подарил новую - жизнь ведьмака. Того, кто слушает пение ветра, биение жил в земле, течение соков древесных, шелест листвы. Того, кто не берет, подобно колдунам, Силу, яростно выжимая ее досуха из окружающего мира, но просит поделиться, отделяя себе лишь малую толику.
Давно это было...
Сержант завис на самом краю сна. Похоже, не выйдет ничего в этот раз. Да и ладно, пара часов сна - тоже доброе дело. За себя следопыт не боялся - балансирующий на грани двух сфер ведьмак был беспомощен, однако при том, почти неуязвим. Вернее - практически незаметен. Сейчас самый злющий и умный оборотень-ursus мог пройти в двух шагах - и не заметил бы человека.
Мирослав глубоко вдохнул чистый свежий воздух и смежил веки, готовясь провалиться в дрему...
Земля расступилась, обваливаясь в бездонную пропасть. Он падал как во сне - стремительно, и замедленно, в патоке остановившегося времени. Тьма вокруг и тьма в душе... Тягучая и опасная
тяжкая болотная жижа.
Падение и удар. Следопыт улыбнулся - он опять в лесу, однако это уже совсем другой лес. Деревья иные, все больше хвойные, обметанные коричневым цветом поздней осени. Толстая подушка опавшей хвои на земле - она впитывает кровь без остатка, словно ад - людские грехи. Обоз разгромлен, но это совершенно другие телеги, с другими товарами. Честный порох и селитра. Засадники остановили его, но и сами полегли. Выжил один. Но это не надолго. С пулей в животе живут коротко и плохо.
Мирослав смотрел на все происходящее со стороны, причем странной стороны. Он был одновременно и сверху, и с боков жуткой картины. И чувствовал ее, чувствовал, как тогда...
Серо, тихо. Страшно. Даже вороны не каркают - птицы распуганы короткой, но свирепой схваткой. И над всем тяжкой пеленой повис ужас. Запредельное отчаяние умирающего, который знает, что обречен.
Все вокруг - с осколок зеркала, сохранивший давнее отражение. Все это давно прошло, развеяно временем. Истлела хвоя, истлели кости погибших. И все равно - здесь, вокруг все было как тогда. Прошлое вернулось. Мирослав закричал. За себя нынешнего - и того, прошлого. Тогда он кричать не мог. Да и говорить тоже. Самое легкое напряжение отзывалось огненной болью в подвздохе. Не то, что говорить - дышать больно...
Иногда смерть приходит в молчании.
Осколок былого подернулся рябью, разбился на мириады капель битого зеркала, и в каждом отражался умирающий боец. Снова тьма, и снова рывок из времени во время.
И снова лес.
Не зелень теплого лета, не печальное увядание осени. Холод и мягкая белизна зимы. Черное и серое - промерзшая земля и низкое темное небо. Снег опускается медленными хлопьями. Пушистые, мягкие и одновременно игольчато-колкие снежинки танцуют, устилая высохшую траву. Тишина смерти, тишина забвения.
Здесь тоже случился бой, но бились не люди с людьми. Разряженный мушкет, сломанный клинок. Пистолет, которым проломили чей-то череп - удар был силен - треснула тяжелая рукоять увенчанная медным яблоком. А рядом - сжатая в предсмертной судороге медвежья когтистая лапа. Оскаленная пасть, на клыках застыла черными льдинками кровь.
Снег укрывает мягким пологом, скрывает в подступающей тьме. В смерти и во тьме все едины.
Но кто это сидит, опираясь плечом в холодную осину? Верная сабля-баторувка переломлена, но и оставшегося на три ладони клинка хватит, чтобы загнать врагу по самую рукоять в лохматое горло. И кажется, человек еще жив... Кто же это?
На этот раз видение не рассыпалось, а начало медленно таять, блекнуть, словно многокрасочная роспись на штукатурке, которую выставили под палящее солнце. Мирослав снова закричал, вцепился в расплывающийся морок бесплотными пальцами, но тем лишь ускорил его кончину. Все кануло в ничто, растворилось небытием.
Осталось лишь сияние меча. Тяжелого двуручного орудия непривычной формы - клинок широкий, без дол. И острия нет, стальная полоса обрезана под прямым углом. Темная гравировка на стали клинка. Буквы складываются в короткую фразу. Одна и та же надпись с обеих сторон.
Iudicium et Retributio.
"Правосудие и Воздаяние" - голос знаком, хотя ведьмак никогда его не слышал. Но в потустороннем мире нет прошлого и будущего. То, чего еще не случилось, уже произошло давным-давно, потому что нет той ленты, на которой знаки времени сменяют другу друга в строгой последовательности.
"Правосудие и Воздаяние. Сегодня я отмерю тебе и то, и другое. Пусть моя душа будет проклята, это справедливая цена."
Взмах двуручника рассек последние нити, что связывали спящего Мирослава с ужасающими видениями. Ведьмак не проснулся - вырвался из пут морока, встрепенулся. И почти сразу на виски ему легли холодные гладкие пальцы.
- Здравствуй, следопыт, - прошелестел над ухом тихий голос, лишенный пола и возраста.