Распрощались утром, солнце только-только выглянуло. Банда, что была куда быстрее на сборы, ускакала первой, выслушав напоследок долгое объяснение куда сворачивать, чтобы двигаясь навпростэць, по леву руку от камышей, и на два пальца от солнца, мимо переправы не проскочить…
Омельян, когда спина последнего из наемников скрылась в пыли, раскрыл ладонь, посмотрел на короля Владислава, и спрятал в нагрудный кисет новенький талер, врученный капитаном за труды и помощь. Скинул задубелую от дегтя рубаху, зябко поежился. Вроде и лето на дворе, а прохладно. Или то старость подкрадывается, седым, но зубастым волком. Достав узкую полоску ткани, накрепко перевязал клюв Рябку. Петух не противился, словно понимая, что случайным криком может испортить многое, если не все. Узелок затянув осторожно, чтобы умной и полезной птице не повредить, ватажок гаркнул на хлопцев, что столпились отарой безмозглой.
- А ну кыш отсюда! Очи зажмурили, ухи позатыкали!
Дождавшись, пока хлопцы отойдут подалее, чумак присел с ножом в руке. Хороший был нож когда-то, а сейчас будто шило сточился. Таким разве что колоть....
Тяжелая капля скатилась по пальцу, упала в след, оставленный конским копытом. Тут же свернулась окутанным пылью шариком. Рядом упала следующая, и еще одна.
Ватажок морщился, давил. И надо-то чуть-чуть, но старческие жилы не хотели расставаться с кровью, а заменить некем. Из хлопцев никто подорожную выписать не мог... Наконец, на дорогу упала пятая капелюшечка. Точно в середину получившегося рисунка, дед вонзил узкий клинок, зашептал…
В затекшие ноги, будто сотню иголок воткнули. Омельян с трудом встал, ухватившись за воз, постоял, дожидаясь пока сгинет колючая напасть, или хотя бы не столь болючей станет.
Глядя, как отпечаток копыта рассыпается, будто ветром сдутый, со злостью сказал:
- И ляхи у нас, и татарва у нас, и сами друг дружку поедом жрем, так еще и из Европ паскудники притащились, хай их грець, да лысого дидька за пазуху!
Омельян накинул рубаху, распутал узелок на петушином клюве, посмотрел на небо. По выгоревшей голубизне небосвода, кудрявыми улитками ползли белоснежные облачка.
- Эх, чортова легковесность, все летят себе без толку, и летят, - проворчал чумак и замахал рукой хлопцам, чтобы подходили. Времени и так потеряно много, жарюка скоро опустится, надо хоть пяток верст одолеть…
- В следующий раз, - беззлобно укорил Омельян Шутика, - гляди в оба, видишь же, скаженные заризяки нагрянули, один к одному подобраны. А ты с самопалом на них. Еще б заступом замахал!
- Оно ежели в темноте, да по-тихому, то можно и заступом, - проворчал молодой чумак, вины за собой справедливо не чувствующий, - хрясь его по горлянке, и неси, отпевай.
- И в кого ты только уродился такой скорый? – покачал головой ватажок, - все бы тебе людей заступом на тот свет спроваживать! - и хихикнул, - в меня, наверное!
Волы дернули воз, степенно зашагали…
Никто и не подумал свернуть «через три версты, у приметного явора, драного такого, будто рожа того хлопца твоего». Шлях, что пылился под копытами, сам выведет куда надо. Не в Чигирин же ехать, право слово. Банда там ничего не забыла. Не на Хмеля же с Кривоносом глазеть?
Мирослав качался в седле, потягивая трубку. Тьфу, ты, черт! Капитан провел ладонью по лицу, показалось - в паутину влетел. Вроде чисто…
И тут накатило. Нахлынуло, навалилось. Пригрезилось, будто оказался на дне зацветшего пруда-ставка – зеленое все вокруг, презеленое. И небо, и дорога, и…
Капитан схватился за пистолет, перекрестился оружием - против любого морока самый верный способ, куда лучше косноязычного бормотания молитв. Но наваждение не пропадало.
Рядом с ним ехали мертвецы. Покрытые трупными пятнами, разложившиеся, вонючие… Лошади гнилыми мослами щелкают, облезлыми хвостами мух отгоняют. Мертвецкая гвардия.
Но живая! Рассказывает что-то смешное лейтенант, у которого одна голова целая, а ниже – месиво из ребер и кишок. Щерится выбитыми зубами Котодрал, чья невезучая рожа развалена пополам. Схватился со смеху за живот левой рукой Юзек, а вместо правой – обрубок… Или то он внутренности из живота повыпавшие запихивает?
Мирослав опасливо поднял руку – вроде своя, привычная, не из могилы выкопанная. Встретился глазами с Литвином, который по игре наваждения обзавелся тремя дырками в груди. Хорошие такие дырки, по краям опаленные, видать в упор били.
Глаза у Збыха остались прежние. Только перепуганные вусмерть. Похоже, видел княжич тоже самое. Или еще чего похуже. Что за напасть?! Не поможет, видать, даже если башку змеиную выкинуть. Не от ее благоухания видения...
А потом сразу раз, и схлынуло все, будто не было. И все живые по-прежнему. Хохочут.
