Две кружки пива негласно входили в плату «подметкам». И горе тому из добывающих, кто поскупится! Свои засмеют, за спиною называя «нищебродом». И хорошо, если только за спиной. Ведь и в глаза скажут.
Хлеб у «подметок» горький. Запивать надо, иначе в глотку не полезет. В ту ведь глотку могут и кол забить. Неошкуренный. Отдельные умельцы и гадюку запихивали. Ее, конечно, положено с другой стороны в тело засовывать. Но затейников хватает. Главное, ведь, как говорится – творческий подход!
А младший кастелян Медного квартала Иероним Гостомский, добывающим был опытным. Десять лет день в день. Поэтому, он морщился про себя, на лице же не показывая ни малейшего признака брезгливости. Очень хотелось треснуть «подметку» по затылку, для ускорения процесса. Но где гарантии, что прозвучит правда, а не то, что Иероним желает услышать? Не тот случай, и не те ставки, чтобы открыто выказывать свое отношение к вонючему хлопу. И уж совсем никак не переложить сомнительное удовольствие от общения на кого-то другого.
Неприметный человечек с бесцветным и совершенно не запоминающимся лицом жадно припал ко второй кружке, шумно хлебая пиво. И куда так спешить? Не прокиснет же…
- Ну? – с легкой, чуть заметной ноткой нетерпения произнес Гостомский, уже не в силах сдерживаться. - И так доклад грозит затянуться надолго. А если этот, это… существо, по-прежнему будет вертеть тупой башкой и напрашиваться на повторение обязательного угощения…
- Все отлично вышло! – Вонючка отставил пустую кружку, оглушительно рыгнул, не попытавшись даже прикрыть пасть грязным кулаком. Выбить бы ему остатки зубов… - Прощения прошу, пан кастелян, премного! Сильно уж гладко на пустой желудок пошло. Да вот беда, назад просится! Может, добавить-то, а? - Но, по тому, как забарабанили пальцы кастеляна по столу, «подметка» сообразил, что лучше погодить с выпивкой: - Вышло все, как вы и говорили, пан кастелян! Тютелька в тютельку, как про карлов с карлицами в Твери россы говорят! У вас, пан кастелян, не голова, а прямо-таки, а цельный Королевский Кабинет!
- Спытек, я же просил! - В морду бы кулаком, сволочи этой, а потом, как завалиться, юшкой залившись, долго ногами пинать. И сапоги неделю не мыть…. Мечты…. Не послал Айон Милосерднейший в Оршу ангелов, приходится с этим сбродом работать….
- Ой, простите, Айона, ради! Все забываю, что ваша милость, пан кастелян сказали, чтобы без чинов!
- Спытек…
«Подметка» перечеркнул себе грудь знаком Айона, сложив пальцы кривой щепотью:
- Мой объект встретился с неустановленными и установленными лицами. Как и было известно изначально – на пересечении Черной и Кошачьей. Лица, которые установить сумели, вот, - Спытек вытащил из-за пазухи скомканный лист бумаги, расправил, как сумел и передал Гостомскому.
- Почему лица неустановленные? – Иероним, окинув взглядом не особо разборчивые каракули, отложил бумагу в сторону, жалея, что нельзя немедля выпросить на кухарне уксусу. - Насколько знаю, у тебя два десятка мальчишек?
- Мальчишки-то, мальчишки, - протянул Спытек, поглаживая пустую кружку. – Только ведь там альпенцы сплошные. И гвардейцы Сигизмундовы. А из них хоть песок сыплется, да нюх на слежку как у волка белого.
Кастеляна при упоминании о волке передернуло. Но Иероним сумел скрыть непрошенную дрожь. И воспоминания об окровавленном клинке, падающем на остатки копья, судорожно зажатого в руках.
- Всерьез, конечно, никого за сраку не ловили, но по ушам парочка отхватила. Аж до гошпитальни пришлось волочить, руки-то, у негодяев тяжелые… - печально сказал Спытек, - им бы на лечение, а?
Иероним неторопливо кивнул, разберемся, мол.
- Ну так вот, о чем говорили, кому кости перемывали, да на что сговаривались, я на бумагу переложил. Что запамятовал, мальчишки подсказали. Потому, и опоздал, уж не обессудьте.
Перед Гостомским лег целый “кирпич”, состоящий минимум из пары десятков листов, исписанных на удивление разборчивым почерком.
- Кто писал? – поинтересовался Иеороним.
- Да так, малец один приблудился, – отмахнулся Спытек, - соплей перешибешь, но руки не из жопы.
- Добрую смену растишь.
- В нашем деле по иному никак! – осклабился вонючка, показав редкие зубы, обрамленные обширными пустотами в деснах. – Ну а если на словах, то на шабаше старичков наших, что продлился ровным счетом два часа и квадранс, говорено было много и опасно. Наше Величество королевское, как только не склоняли. И мать его поминали, и конюхов… Ну про то я отписал, как сказал уже. После объект зашел в «Кошку и Сковородку». И там напился до полнейшего изумления. Старый Войцех где-то пива урвал, просто само пьется! Любой до поросячьего визгу напорется, пан кастелян! – Спытек снова перекрестил тощую грудь, - Пиво прямо таки вкуса невозможно прельстительного! Войцех, правда, скотина, кикимору ему в постель, в долг не дает! И там, на прошлой неделе, купца жизни лишили! Саблей его – и кишки на пол! Говорят, капрал из Внутренней стражи с перепою буянил …
Иеороним отвернулся к стене, разглядывая плотную завесу грязной паутины.
- Ой, простите, заради Айона! - спохватился Спытек, почуявший, что есть огромная вероятность быть избитым. Возможно, даже ногами. И тут же вернулся от купеческих кишок к более важным для кастеляна делам. А купцом больше, купцом меньше… Орша – город столичный. Еще приедут.
- Они там, как про прошлое навспоминали, начали кунтуши на грудях рвать! Это же старикашки. Им только напомни, греха не оберешься. И громко так орали! Как бы не вышло чего…
- Не выйдет! - хмыкнул Гостомский. Кастелян, пока «подметка» разливался, успел пробежать по строчкам донесения. Все шло как надо, и как задумано изначально. – Мы с тобою, пан Спытек, для того и поставлены, дабы неустанно беречь спокойствие державы нашей!
Спытек буквально расцвел. Не каждый день его сам кастелян вежливо поминает. Но Гостомский не позволил долго наслаждаться радостным моментом. Иеороним уложил бумаги в планшетку рыжей кожи, что висела у него под плащом.
- За службу благодарю. Где оплату получить, надеюсь, не забыл. За гошпитальню, так и быть, докину. Мальчишек беречь надо.
На самом выходе, Спытек обернулся, - Брать злодеев когда будете?
- Эти всех найдут, всех зарежут, - непонятно ответил Гостомский и, улыбнувшись чему-то своему, махнул рукой, иди мол.
Всех найдем, и всех возьмем. Кое-кого и зарежем. Что уж тут поделать. На то мы с тобою, вонючий пан Спытек и поставлены, за то деньги и получаем. А вояки-ветераны, хороши, сволота! Чуть потянуло вонью мятежной от пана Вылка, они тут как тут. И хвостами своими серыми машут. Ничего, ничего! Вы и понять не успеете, как паленой шкурой от ваших рож завоняет!
Кастелян потянулся. Вообще-то, сейчас он должен был писать два отчета. Один канцлеру на стол, второй - намного дальше. Но время терпело. А значит, можно взять шкалик горелки, жаренных свиных ушей, да тарелку соленых груздочков. Или лучше взять получетверть, чтобы два раза не ходить? Решено! Получетверть. И кувшин черного Великопоповецкого!
Гостомский обернулся к стойке, поискал глазами хозяина. Тот, здоровенный бугай из отставных стражников, кивнул и поспешил к дорогому гостю.
Обтирая и без того чистые руки полотенцем, хозяин остановился у стола, преданно глядя на Гостомского. Иероним улыбнулся. Все же старые долги имеют свою прелесть. А Бык, как звали хозяина харчевни и за глаза и в глаза, был должен своему бывшему командиру достаточно много. Да и хозяином Бычара был сугубо номинальным. Просто надо же кастеляну встречаться с «подметками» в относительно приличных условиях. Не в подворотне же про государственные тайны разговаривать?
- Горелочки бы мне. Получетверть. Пива кувшин…
- Горелка с пивом со льда, закусить – как обычно? – уточнил отставной стражник.
- Именно! – снова улыбнулся кастелян. – Да, Бык, кто там в «Кошке» мог саблей махать?
Харчевник тут же скорчил самую, как ему казалось, безразличную физиономию:
- Не могу знать, пане Иероним!
- Ну тогда, передай своему «немогузнаю», чтобы в гости зашел. На Мариампольскую. Ну ты знаешь. А то сам к нему наведаюсь.
- Так точно! – тут же вытянулся Бык. Что при его комплекции, истинно бычьей, выглядело достаточно убедительно. – Передам в обязательном порядке!
И тут же, харчевник наклонился к Иерониму:
- Пан кастелян, а можете, как альпенцев ломать пойдем, меня кликнуть? Я, их, суков, на части рвать буду!
- Там порешаем, друже капрал. А сейчас…
- Уже бегу! – ответил Бык, действительно убегая в сторону кухни, откуда выглядывала на удивление симпатичная посудомойка. Новенькую, что ли на работу, взял? -И подруга пущай не стесняется!
Охлажденная до густоты горелка теплым шариком скользнула внутрь, нисколько не опалив глотку. Сбоку прижалось теплое, даже горячее бедро посудомойки. Кодекс Стражника хорошо соблюдать, когда тебе девяносто лет, а не всего двадцать семь...
Орша. Дом Чардаша Косовара
Внизу что-то разбилось. Я аж проснулась с перепугу-то. Основательно так, со звоном. Потом скрипнули половицы. Протяжно, жалобно. Хлестнуло веткой по окну, еще раз. Ураган там что ли? А то осень на дворе. День-два, и все, холода придут. Коли лучинку, пихай в топку, сверху дрова клади. А дрова-то нынче кусаются!
Снова раздался скрип. Угомонится или нет? А то снова пойдет бродить, вытаскивай потом из каталажки! Стражники нынче злые, что твои псы. Точно, о псах! Надо бы Зверя покормить. С вечера из памяти ветром вынесло. Зверь, это сторож наш. Таврийской породы. Злой, как оборотень!
Хлопнула дверь. Кухонная. Так прикладывать будет – филенки повылетают. Утром надо напомнить. Сейчас-то, бесполезно. Глаза залил, не соображает ничего. Проспится, и не вспомнит, что к чему, кого и как. Проверено. Чай не первый год вместе.
Громкое, чуть ли не нарочитое бульканье. Длинный гитарный перебор…
Ох, не хватило. Продолжать будет. Напьется…
Кто-то из друзей помер. Или какая тоска накатила. По прошлому, будь оно трижды проклято! Вояк этих, хлебом не корми – дай молодость повспоминать! Шлем на затылке, карабеля в руках и грудью на пики… Ох, прости, Айон, лучше бы он под Грунвальдом мордой в грязь лег! Всем легче было бы. И мне, и ему, и всем нам! Ох, Милостивейший, снова прости! Дурость несу, как бабе и должно! Уберег тогда ты Чарда моего неуемного и снова сбереги! Ты же можешь…
Помню первые годы, как со службы турнули, жуткое дело творилось. Как на рынок не выйдешь, там говорят – пулей голову себе расшиб, тот на саблю лег. И так – чуть ли не каждый день. И молодые, и старые. У нас же, весь квартал, считай, или во Внутренней страже служил, или в альпенских стрелках, козерогах горноскачущих, лямку тянул. В другие войска и не брали мужчин наших. А как маршалек Врангелич голову от золоченого меча потерял, альпенцев и разогнали. Зачем там войска горные, которые бунтовать полюбили? Да и Медвежий хребет у нас, под шумок, дикопольцы отчекрыжили, пусть у них на Полынный замок снова комета свалится!
Своего два раза из петли доставала. А он, заместо благодарности, дурой меня, дурой! И кулаком сунул. До сих пор как вспомню, скула болит. Чардаш-то, он хоть костью хлипковат, а на спор жеребчика поднимал, да пару десятков шагов пробегал…
И правильно что муженек дурой крестит. Дура-то и есть. Иные на мошну смотрят, а не на то, что сердце замирает, когда рядом идет. Вот и живут сейчас не в конуре собачьей, у которой два этажа – смеху ради, а во дворцах цельных!
Вон, Яра, тупая же, как валенок росский, а чиновника охомутала – на золоте каждый день ест! Да и не ест, нет – вкушает, чтоб у нее пасть поперек лопнула. Только не лопнет. Это у меня, скорее, селезенка от желчи переполнится. Нельзя же так. У каждого своя судьба, как Айоном завещано. Кто на золоте ест, кто в канаве лежит, кто под дверью запертой слезы глотает, а кто бедную старушку-гитару терзает, струны ей рвет:
…Кедь ми прийшла карта нароковац,
Став я свого неня дошіковац:
"Неню ж ти мій, неню, вчинь ми таку волю -
Йди за мене служить на ту войну".
"Неню ж ти мій, неню, вчинь ми таку волю -
Йди за мене служить на ту войну"…[1]
[1] Слова из "Кедь ми пришла карта" старинной песни лемков, малой народности, проживающей в Закарпатье.
И смотрели на все это с небосклона звезды. Серебряные на черном. Они не плакали и не смеялись. Они просто смотрели, как и положено им по небесному укладу. Разве что улыбались немного, когда глупые люди пытались увидеть в их дорогах тропки своих жизней. Кратких, как рождение нового Солнца…