Высоченная белая стена. Сторожевые вышки. Рубят серые тучи лучи прожекторов. И дежурный по КПП. Хмурый бородатый дядька в полевой форме "образца осени 41-го": гимнастерка наша, штаны румынские, истоптанные ботинки, вообще, никогда не виданные - со шнуровкой сбоку.
- Стой! - Скомандовал дядька, и, как бы ненароком, положил руку на внушительную кобуру. - Откуда, куда, зачем?
Новоприбывший уставился на разбитые сапоги, серые от пыли.
- Ну, это, вроде убили меня...
- Неграмотный, что ли? - Удивился дядька.
- Десятилетку окончил.
- Не в том суть, бестолочь. Атеист?
- Ага! Так точно, то есть, - понуро ответил сержант, - некрещеный.
- И меня не признаешь?
- Никак нет!
Придирчивый дядька аж присел. - Чудны дела твои, Господи! Иди отсель, атеист хулев! Десятилетку, он закончил! Тьфу, нехристь! - и истово перекрестился.
Пройдя КПП, Верещагин оказался в огромном дворе, забитом людьми и техникой. Все куда-то бежали, что-то несли. Сквозь толпу к сержанту продрался пехотный лейтенант. Сверился с помятым списком - Верещагин? 95-й отряд?
- Так точно, тарищ лейтенант! - Ничего себе, уже и в штатку внесли!
- Идешь к вон тому "студеру", - лейтенант махнул в сторону обшарпанного грузовика с простреленным тентом, - Скажешь, в Порубежную Стражу. К Бестужеву. Как раз по профилю попадешь...
Алярм боевой тревоги больно стегнул по ушам. Гнусно завыл " матюгальник " на столбе: - Прорыв с юго-запада, по местам!
Дернули за плечо, сунули битый жизнью немецкий карабин с подсумком. - Бегом, мать твою, адовцы прорвались!
- Кто? - не понял Верещагин. Но организованная суматоха людского водоворота подхватила, стесала им пару раз углы. И выплюнула посреди иссушенной степи.
Горло перехватила судорога. Снова атака, за атакой, отступление, больше похожее на бегство. Приказ ни шагу назад. И удар под сердце...
Рядом, в траншею плюхнулся белобрысый ефрейтор, в форме вермахта. Фриц сноровисто передернул затвор ППШ.
- Не робей, Иван! Своих не трогаем! - И оскалился дружелюбно.- Новенький здесь?
- Ну! - Павел успокоил дыхание и прицелился. Глупо ойкнул и вгляделся. Во второй цепи шагал с винтовкой наперевес дядя Моня - зловредный кляузник и сплетник. Угодил под трамвай в 36-м. Слухи ходили - помогли.
- Да он мертвый! - Оторопел сержант.
- Ты чего? - Не понял сосед. - А-а-а! Так эт, он ТАМ мертвый, а здесь живее всех живых. Как ваш Вольдемар.
Пуля снесла репейник на бруствере и зарылась в пыль.
- Давай, русский, работай! - Немец отвечал одиночными. - В пацифисты записался?
Верещагин нажал на курок. Привычно толкнул приклад. Один из наступающих схватился за плечо, осел на землю.
- Так их, так! - завопил радостно сосед и, привстав, начал лупить очередями, подвывая в такт, что-то совсем не мелодичное.
- Ложись! - Верещагин дернул берсерка вниз, к земле. Поймали... ефрейтор завалился набок, хватая воздух. ППШ сиротливо уткнулся в плечо.
В прицеле замаячили, расплываясь, почему-то, фигуры. Рядом взревел мотор. Из немецкого БТРа, с наспех, замалеванным крестом на борту, выскакивали солдаты, на бегу примыкая штыки к СВТшкам. Накатывало мощное "Ура-а-а-а!". И тело само понеслось в броске...
- ... Если это не Рай, то, что тогда?
На скрипящей табуретке, со стаканом в руке, сидел обер-лейтенант Курт Росбах, панцергренадеры. Похлебывал самогон, закрашенный чаем, и отвечал на глупые вопросы.
- Все местные называют Буфером. - Росбах потер подбородок. - Переходная форма между Адом и, соответственно, Раем. Резервация для недостойных ни того, ни другого.
- Кто грешил мало?
- Или приходилось. - Немец обвел рукой комнатушку. - Для примера, нас возьмем. Ты людей убивал?
- Ваших только, - нахмурился сержант, - не надо было нападать вероломно!
Росбах скривился. - Не о том разговор. Убийство грех. Притом серьезный. Но! - Многозначительно поднялся палец. - Мы защищали Родину, семью, убеждения и т. д. и т. п. Каждый по-своему, но смысл не меняется. Вот и держат из таких прослойку. Волнорез, блин, между адским огнем и райскими кущами.
- Кто-то должен делать грязную работу...
- Сообразил! - Росбах хлопнул по плечу. - Хоть и сержант.
- Паша! - Верещагин обернулся. Через толпу у буфета, бежал Витька Шунков. Сгоревший с танком под Минском в 41-м.
- Живой! - Орал сержант, обнимая друга.
- Живой, Паша, живой! И бэтэшка здесь, и мужики целые! Давно с нами?
- Позавчера. Точное время, извини, не засек. Не до того было.
- На юге отметился?
- А то! - Щелкнул затвором. - Или не ПВ?
- Уважаю! Молоток!
Верещагин промолчал скромно. Орден Ленина не вручат, так зачем кричать лишний раз?
- Че с берданкой похабной? - Удивился карабину Шунков. - Выкинь. За бутылку ППШ подгоню. Отменная машина. Здесь с десяток, не больше. Не, мужики, я в отрубе. Пашка, и в Буфере! Смех один. За одну Светку, та-а-а-ак законопатить можно...
- Здесь климат лучше. - Скромно усмехнулся. - Да и своих побольше будет.
- Эт точно! - Согласился Витек. - Поискать толково, пол корпуса соберу.
В Шункова врезался спешащий куда-то эсэсовский унтер в расхристанном мундире. Оба упали.
- Падло! - Прошипел Витька и схватился ТТ. Щелкнул боек. - Бля! Ну какого, ты в них не стреляешь!
Фриц сразу подскочил в стойку и отвесил хорошую плюху. Танкист выдернул из сапога нож. Унтер поймал лбом рукоятку и улетел в толпу. Толпа, радостно взревев, приняла на кулаки. От казармы уже бежали немцы, закатывая рукава. Погнали наши городских...
Утром всю БП-43 подняли по тревоге и загнали на плац.
- Вы собраны здесь для великой миссии! Избранны из многих миллионов! И что? - Оратор перешел от грохочущей патетики к угрожающему шепоту. - Устроили междоусобицу! А враг не дремлет!
Верещагин еле сдерживал смех. Шестикрылому серафиму, явившемуся с утра, еще очки на шнобель, и, чистой воды, старший политрук Бац получится. Тип мерзкий, но пал геройски. Под рухнувшими стенами уборной. Бомбежка, знаете ли...
- И никогда, запомните, никогда, - распинался серафим, - враг не оставит попыток завладеть душами вашими!
- Кому они надо? - гаркнули из строя.
- Вот! - Восторженно заорал политрук, указуя перстом, точнехонько, на побитую физию Шункова. - Люцифер захватил его душу! Так истребим же тело, ставшее вместилищем демона!
Вокруг приговоренного никого не стало. Не впервой...
Глухо ударило вдалеке.
- Витька! - закричал, даже застонал от боли Верещагин. Рванул через плотный строй к оседающему на пыльную брусчатку другу. Остановили. Закрыли от недобрых глаз серафима.