Вскоре после рассвета, когда Солнце только-только перестало цепляться за виднокрай, на закопченную печную трубу, шумно хлопнув крыльями, сел ворон. Огромная, как и надлежит истинному крачету, птица начала чистить перья, поглядывая по сторонам выпуклым глазом.
Ворон видел все. С начала и до конца.
Степные пришли ближе к вечеру. С трех сторон навалились на деревеньку, лихим налетом обезлюдев обе коротенькие улочки. А после, спешившись, и отогнав коней чуть подальше, пошли частым гребнем по деревне, тщательно проверяя каждую хату. Оголодавшие степняки выгребали все, чуть ли не под метелку – благо, лошадей вьючных, у них было предостаточно. Брали и пшеницу с ячменем, не говоря уже о кругах сыра, да яблоках.
Все годилось запасливым степнякам в добычу! И топор сточенный, на рукояти треснутой, и занавеска ситцевая. А уж о девчатах молодых, речи и вовсе идти не могла. Крики до самой ночи к небу летели. Многие, ох, многие, Айону на судьбу жалились, пока не втыкался им в грудь кинжал, или не чиркал по горлу…
Только ведь в Айона люди верят лишь потому, что по земле ходят. Ворон выше туч поднимался. Не было там седого старика с длинной бородой. Ничего там не было. А люди – верили. И звали…
Малая заминка у нападавших вышла с маетком, что стоял чуть поодаль. До войны, было там мужчин без счету – старший Огоневський, тот еще жеребец был. Только война всех выбрала! Где кто в землю лег, в деревне не знали – пани Катажина, что единственная в маетку осталась, про то говорить не любила…
Одна она там осталась, да дворовых мужиков четверо. Из тех, кто в боевые холопы негоден стал по болезни, или по возрасту. Но степным хорошо врезали, ох и хорошо! Целых полчаса держались. Пятеро против сотни. Добрая дюжина под маетком лежать осталась. А может и больше. Сколько в доме осталось, до тла сгоревшем – неизвестно. Никто из пламени не выскочил. Ни пани Катажина Огоневська, ни хлопы ее, ни степняки кривоногие. Все там остались. Живые ли, мертвые, пламя не разбирает.
Обозлившись на гибель стольких своих, степняки злобу на деревенских выместили. Кто живой еще остался – дорезали. А после – подожгли. И в ночь ускакали, ведя тяжело груженных коней. Не первая им деревенька по пути попалась. И не последняя. До кордону – ворону полночи лететь. А уж конному, так дня три, самое малое.
В предрассветной дымке пришли конные. По всему, похоже, что от Полковника. Но ворон к ним лететь не спешил. Да и заняты они были. Все пепелище излазили, будто надеясь кого живого найти. Не нашли. Так и уехали дальше, выругавшись напоследок длинно и бранно.
Ворон посидел еще немного, раздумывая. Если по прежнему укладу, то надо бы до ближайшего поста Порубежной стражи лететь с докладом. Вороньи мастера везде есть – поймут, да на встречу степным отряд вышлют. Чтобы окстились грязномордые на Орсанию набегом ходить. Кто бы не позвал!
Но ворон боялся. В него уже трижды стреляли. Один раз чуть было не убив – пуля совсем близко прошла, перья взъерошив. К мастеру Крауку вернуться тоже не судьба. Засыпана рыжая борода землей, да ползут к мастеру черви, на зуб пробовать. Где брат Ук пропал – неизвестно. Из Столицы в шторм улетали, отбился по пути где-то…
Впрочем, куда направляться, можно и потом решить. Сейчас голова о другом думает. Спланировав на землю, Кра, зашагал по мокрому пеплу, задирая лапы. Идти далеко не пришлось – пять пар шагов.
Мощный клюв с легкостью проломил обгорелый висок, добравшись до мозга…